Клерамбо

Просвещенный героизм, вкус к сверхчеловеческому, к нечеловеческому, убеждает душу жертвами; и чем более они нелепы, тем более возвышенны. – Нынешние христиане, более щедрые, чем их Учитель, все отдают кесарю; довольно, чтобы какое-нибудь дело потребовало от них принести себя в жертву, и оно им кажется святым; они благоговейно приносят на позорище войны пламя своей веры и обрекают свои тела костру. – Ироническая и пассивная покорность народов с важностью принимает жертвы… "Стоит ли волноваться…" И целые века, века страданий протекли по этому камню. Но камень от времени изнашивается и превращается в грязь.

Клерамбо попробовал заговорить с одним, с другим… Повсюду он натолкнулся на тот же механизм скрытого, полубессознательного сопротивления. Его собеседники были закованы в броню желания не слушать или, вернее, изумительного нежелания слушать. Ум их был непроницаем для противных доводов, как утка на воде. Для ограждения своего спокойствия люди по большей части одарены драгоценной способностью: они могут по произволу слепнуть и глохнуть, когда им неудобно видеть и слышать: или, по оплошности схватив мимоходом стесняющий их предмет, они его роняют и мгновенно о нем забывают. Какое множество граждан различных стран знали правду об ответственности за войну, о злосчастной роли своих политических деятелей, однако, обманывая себя, притворялись ничего не знающими и успевали в этом!
Если каждый со всех ног убегал от себя, то можно себе представить, как стремительно все убегали от людей, подобных Клерамбо, которые хотели помочь им изловить себя! Чтобы увернуться, умные, серьезные, уважаемые люди не краснея пускались на хитрости, применяемые женщиной или желающим оправдаться ребенком. Страшась неприятного спора, они придирались к первому неудачному слову Клерамбо, выхватывали его из контекста, в случае надобности искажали, горячились, повышали голос, выкатывали глаза, принимали возмущенный вид и кончали самым искрошим возмущением; упорно оставались при своем мнении, даже когда была доказана его несостоятельность; вынужденные уступить, уходили, хлопая дверьми, со словами: "Нет уж, довольно!" – а через два дня или через десять дней, как ни в чем не бывало, снова оперировали разбитым доводом.
Иные, более коварные, провоцировали неосторожные шаги, которыми затем пользовались, простодушно подзадоривали Клерамбо сказать больше, чем он хотел, и вдруг разражались. Самые благожелательные обвиняли его в недостатке здравого смысла. ("Здравого" означало: "такого, как у меня!")
Были также и краснобаи, не боявшиеся словесного поединка; те соглашались завязать беседу, льстя себя надеждой вернуть заблудшего в отчий дом. Они не оспаривали существа мысли, возражали только против ее своевременности; взывали к добрым чувствам Клерамбо: