Клерамбо

– Никогда я не был так близок к вам. – отвечал Клерамбо. И потом спросил:

– Дорогой друг, вы говорите, что там нападают на мои статьи. Ну, a вы сами, что об этом думаете?

– Я не читал ваших статей, – сказал Даниэль. – Не хотел. Я боялся, что это охладит мои чувства к нам или смутит в исполнении моего долга.

– Как же вы мало верите в себя, если боитесь, что ваши убеждения поколеблются от прочтения нескольких строчек!

– Я тверд в своих убеждениях, – возразил немного задетый Даниэль, – но есть темы, о которых предпочтительнее было бы не спорить.

– Вот уж не ожидал таких слов от человека науки! – воскликнул Клерамбо. – Неужели обсуждение способно нанести ущерб истине?

– Истине – нет. Но любви. Любви к родине.

– Дорогой Даниэль, вы смелее меня. Я не противопоставляю истину любви к отечеству. Я стараюсь примирить их между собой.

– О родине не может быть споров, – отрезал Даниэль.

– Значит это догмат веры?

– Я человек неверующий, – возразил Даниэль, – никакая религия для меня не авторитет. Поэтому я и говорю то, что сказал. Что осталось бы на земле, если бы не было родины?

– Я думаю, что на земле есть много прекрасных и хороших вещей. Родина одна из них. Я тоже ее люблю. Я спорю не о любви, но о способе любить.

– Есть только один способ, – заявил Даниэль.

– Именно?

– Повиноваться.

– Любовь с закрытыми глазами. Да, античный символ. Я хотел бы их открыть.

– Нет, оставьте нас, оставьте нас! Задача и без того слишком тяжелая. Не делайте же ее нам еще более мучительной!

И в нескольких сдержанных, отрывистых, взволнованных фразах Даниэль вызвал страшные образы недель, проведенных им в окопе, мерзость и ужас тех страданий, которые сам перенес, которые видел и которые причинил другим.

– Однако, милый мой мальчик, раз вы видели этот позор, почему же не помешать ему? – удивился Клерамбо.

– Потому что это невозможно.

– Чтобы знать, возможно или невозможно, нужно сначала попробовать.

– Закон природы – борьба живых существ. Уничтожать или быть уничтоженным. Так, так!

– И этого никогда не переменить?

– Нет, – сказал Даниэль, с упрямой и скорбной ноткой. – Это закон.

Есть люди науки, от которых наука так плотно прикрывает заключаемую ею действительность, что сквозь эту сетку они уже не видят ускользающей действительности. Они охватывают все поле, открытое наукой, но сочли бы невозможным и даже смешным расширить его за границы, однажды начертанные разумом. Они верят в прогресс только в пределах этой огороженной зоны. Клерамбо была слишком хорошо известна насмешливая улыбка, с которой выдающиеся ученые, вышедшие из казенных школ, отвергают без всякого исследования озарения изобретателей. Известная форма науки превосходно уживается с послушанием. По крайне мере, Даниэль в свое повиновение не вносил никакой иронии: это было скорей выражение стоической и упрямой грусти. У него не было недостатка в умственной смелости. Но только в вещах отвлеченных. Лицом к лицу с жизнью, он представлял собой смесь – или, точнее, смену – робости и твердости, сомневающейся скромности и непреклонного убеждения. Как и большинство людей, это была натура сложная, противоречивая, составленная из частей и кусков. Но только у интеллигента, особенно у ученого, куски эти плохо срастаются и видны швы.

– Однако, – проговорил Клерамбо, заканчивая вслух свои размышления, – изменяются даже данные науки. Вот уже двадцать лет концепции физики и химии подвержены кризису обновления, который путем встряски оплодотворяет их. И говорить после этого, будто так называемые законы, управляющие человеческим обществом или, вернее, хроническим разбоем наций, не могут быть изменены! Разве вашему уму недоступна надежда на более высокое будущее?

– Мы не могли бы сражаться, – отвечал Даниэль, – если бы не питали надежды установить более справедливый и более гуманный порядок вещей. Многие из моих товарищей надеются, что этой войной они положат конец войне. У меня нет такой уверенности, и требования мои не идут так далеко. Но я твердо знаю, что наша Франция в опасности если она потерпит поражение, то это будет поражением всего человечества.

– Поражение каждого народа тоже есть поражение человечества, потому что все народы необходимы. Союз всех народов – вот единственная истинная победа. Всякая иная так же губительна для победителей, как и для побежденных. Каждый лишний день этой войны заставляет литься драгоценную кровь Франции, и она рискует остаться обессиленной навсегда.