Клетка короля

Лето в Пьемонте мстительно-жаркое, и только Кэл его выносит. Задыхаясь от усталости и духоты, я пихаю его в бок, пока он не откатывается. Он проделывает это медленно и лениво, почти во сне. И в результате, не рассчитав, сваливается с узкой кровати на твердый пол. Кэл приходит в себя и подскакивает – растрепанный, с торчащими волосами, в чем мать родила.

– Клянусь цветами Дома, – буркает он, потирая голову.

Мне его не жаль.

– Если бы ты не настоял, чтобы мы спали в этой расфуфыренной кладовке, никаких проблем бы не было.

Даже здешний потолок, покрытый пестрой штукатуркой, меня угнетает. Единственное открытое окно не рассеивает жару, особенно в середине дня. И страшно подумать, какими тонкими могут оказаться стены. По крайней мере, Кэлу не приходится делить комнату с другими солдатами.

Возвышаясь надо мной, Кэл ворчит:

– Мне нравятся казармы.

Он неуклюже натягивает шорты. Потом на место со щелчком садятся браслеты. Замки у них замысловатые, но эта привычка вошла в плоть и кровь Кэла.

– А тебе не приходится жить в одной комнате с сестрой.

Я сажусь и натягиваю рубашку через голову. Наш полдневный перерыв закончится через несколько минут; скоро меня будут ждать на Грозовом холме.

– Ты прав. Я все никак не могу справиться со своим пунктиком.

«Пунктик» – это, разумеется, травма, которая никак не проходит. Мне снятся ужасные кошмары, если я сплю одна.

Кэл замирает, с полунадетой рубашкой над головой. Он вздрагивает и втягивает воздух сквозь зубы.

– Я не это имел в виду.

Теперь моя очередь отводить глаза. Я тереблю простыни. С военного склада, стиранные столько раз, что они уже почти просвечивают.

– Знаю.

Кровать качается, и пружины скрипят, когда Кэл наклоняется ко мне. Его губы касаются моей макушки.

– Снова кошмары?

– Нет, – я отвечаю так быстро, что он с подозрением поднимает бровь, но это правда. – Гиза. Она говорит, что я сплю молча. А вот она сама… Я и забыла, сколько шума может производить такая малютка.

Я смеюсь и нахожу в себе смелость взглянуть Кэлу в глаза.

– А у тебя как дела?

В Ущелье мы спали рядом. Почти каждую ночь Кэл вертелся и метался, что-то бормотал во сне. Иногда плакал.

На щеке у него дергается мускул.

– Иногда бывает. Пару раз в неделю.

– И что ты видишь?

– В основном отца. Тебя. Как это было – драться с тобой, понимать, что я пытаюсь тебя убить и что ничего нельзя сделать… – он сжимает и разжимает кулаки, вспоминая свой сон. – И Мэйвена. В детстве. Лет в шесть-семь.

Это имя по-прежнему действует на меня как кислота, пусть даже я давно не видела короля. Он выпустил с тех пор несколько обращений, но я отказываюсь смотреть трансляции. Мои воспоминания о нем и так достаточно страшны. Кэл знает это – и из уважения ко мне никогда не заговаривает о брате. До сих пор. «Ты сама спросила», – упрекаю я себя. И стискиваю зубы, в основном – чтобы удержаться и не извергнуть все оставшиеся не сказанными слова. Они слишком ужасны. Зачем Кэлу знать, какое чудовище сделали из его брата?

Он продолжает, затерявшись в воспоминании:

– Мэйвен боялся темноты… а потом взял и перестал. Во сне он играет в моей комнате – просто бродит по ней. Листает книги. А за ним следует тьма. Я пытаюсь что-нибудь сказать. Предупредить его. Но он не беспокоится. Не возражает. И я не могу остановить тьму. Она поглощает брата целиком, – Кэл медленно проводит рукой по лицу. – Нетрудно угадать, что это означает.

– Элара мертва, – негромко говорю я и подвигаюсь, чтобы мы оказались бок о бок. Как будто Кэла можно утешить.

– И тем не менее он тебя увез. Совершил много ужасных поступков, – Кэл смотрит в пол, не в силах выдержать мой взгляд. – Я просто не понимаю почему.

Я могла бы промолчать. Или отвлечь его. Но слова кипят у меня в горле. Он имеет право знать правду. И я неохотно беру Кэла за руку.

– Он помнит, что любил тебя и твоего отца. Но Элара отняла эту любовь – так он сам сказал. Вырезала ее, как опухоль. Она пыталась сделать то же самое с его чувствами ко мне, – и к Томасу, – но не получилось. Есть такая любовь… – у меня обрывается дыхание, – от которой гораздо труднее избавиться. Видимо, это вмешательство искорежило твоего брата – еще сильнее, чем было до тех пор. Элара сделала так, что ему стало невозможно меня отпустить. Все, что он испытывал к нам обоим, исказилось, превратилось во что-то страшное. Ненависть. Помешательство. И никто из нас ничем не может помочь. Я сомневаюсь, что даже она сама могла бы исправить то, что натворила.

Его ответ – молчание. Мое откровение повисает в воздухе. Сердце рвется от сочувствия к принцу-изгнаннику. Я даю ему то, в чем он, по моему мнению, нуждается. Свою руку, свое присутствие и свое терпение. Спустя долгое, очень долгое время Кэл открывает глаза.

– Насколько мне известно, среди новокровок нет шепотов, – говорит он. – Я их не видел и не слышал про них. А я хорошо поискал.

Этого я не ожидала. Я в замешательстве моргаю.

– Новокровки сильнее Серебряных. А Элара была просто Серебряной. Если кто-нибудь в силах… помочь ему, разве не стоит попробовать?