Клеточник, или Охота на еврея

— Голубчик вы мой, Ефим Романович, вы уж не обессудьте, но с вашей стороны, позвольте вам заметить, не вполне интеллигентно подозревать в злонамеренности вашего покорного слугу и его симпатичного ассистента. Разрешите представиться — Тополянский Алексей Анисимович, старший следователь по особо важным делам нашей с вами достославной прокуратуры. С моим юным другом и одареннейшим учеником господином Мариничевым у вас уже был повод познакомиться. Почту за честь заверить вас, многоуважаемый Ефим Романович, что даже если бы в наши с господином Мариничевым планы входило, так сказать, отделить вашу прекрасную бессмертную душу от не столь уже прекрасного, — увы и пардон! — но вполне исправно функционирующего тела, сделать это в обозримом будущем категорически не представляется возможным. Куча свидетелей вашего отъезда в сопровождении Вадима. Кроме того, — согласитесь, Ефим Романович! — веселенькие времена Ежова, Ягоды и Берии еще не вернулись во всем историческом блеске на грешную и несравненную нашу родину. Они только на обратном пути, в дороге. Как говаривали древние, repetitio est mater studiorum — повторенье мать ученья. Вадик, дай сюда его мобильный! SIM-карту вынужден конфисковать, прослушивают вас кому положено. Вот мой. Звоните предельно коротко. О том, где вы, ни слова.

— Понятия не имею, где я.

— Вот и хорошо. Будете лукавить достоверно. Скажете — у приятеля. Скажете — загуляли.

— Ну конечно, лучшего дня для загула я и представить себе не мог. Дура жена поверит сразу.

Успокойте как вам заблагорассудится. На разговор двадцать секунд. Глядишь, не засекут. Все ясно?

Фогель изумился внезапной смене стиля и тона речи. Признался себе, что синтаксис Тополянского как-то волшебно умиротворил, хотя и слышалась в таком построении фраз нарочитость, граничащая с ерничеством. Уже хорошо, образованный человек, не хамло какое-нибудь. Кто знает, может быть, он даже чем-то может помочь. Хотя, чем можно помочь, если тебя решили уничтожить на высшем государственном уровне…

— А вас не прослушивают? — поинтересовался Фима, немного осмелев.

— Всех нас постоянно слышит Отец наш небесный и воздает не токмо по делам, но и по словам нашим, — резюмировал Тополянский. — Соберитесь с мыслями, возьмите себя в руки и звоните!

Фима набрал домашний. Юлька зарыдала. Она волновалась, позвонила Проничкину, ответил незнакомец, мол, его нет, перезвоните завтра. Что она могла думать? Фима успокоил как мог, и, как велели, коротко. Острая жалость к Юльке приступом накатила — за что ей все это? Накрыло дикое желание защитить, оградить ее, их обоих от внезапного и жестокого вторжения неведомых сил в их мирную и в целом счастливую жизнь.

— Дорогая, все нормально, я в безопасности, в компании интеллигентных людей. Буду позванивать. Все выяснится и обойдется, поверь мне, обойдется. Целую тебя, милая.

Тополянский, как час назад Вадик, впервые поймал себя на чувстве сострадания к этому затравленному, скорее всего — обреченному человеку.

— Вот что, Ефим Романович, — произнес он твердо и спокойно, отбросив любимый жанр, — если хотите жить, сидите в предоставленной вам уютной квартире тихо, не колотите в стены, не кричите, не раздергивайте штор и уж, тем более, двери не открывайте никому. У меня для вас на эту ночь нет охраны, и вот этого надежного господина тоже не могу вам оставить… пока! Но поверьте на слово: вам грозит серьезная, очень серьезная опасность. Завтра вечером я приеду. Надеюсь, за сутки кое-что проясниться. А может быть, и наоборот — запутается. Судя по тому, как развиваются события, предсказуемы только новые убийства и большие неприятности у вашего покорного слуги.

— Но вы не можете так уйти, — взмолился Фогель, — я должен хоть что-то понимать, я уже четверо суток с ума схожу от неопределенности. Происходящее со мной и вокруг меня, — это бред, наваждение какое-то…

— А вы и не знаете, что происходит вокруг вас, — констатировал Тополянский, надевая пальто. — И я, признаться, толком не знаю. Завтра ближе к вечеру приеду и постараюсь прояснить как смогу. Не надо так уж трусить-то. Здесь вас не найдут… в ближайшие несколько суток. А потом что-нибудь придумаем. Доверьтесь мне, Ефим Романович. Больше вам все равно некому довериться. Еда в холодильнике. Полочку с книгами, надеюсь, приметили. Рядом с ней на стене шкафчик, там аптечка, если что… Мой помощник Вадим Николаевич по возможности заедет к вашей супруге, дабы лично удостоверить наше почтение и успокоить.

С этими словами Тополянский, а вслед за ним и Мариничев покинули квартиру, заперев Фиму снаружи.

Фогель как всегда испытал на нервной почве приступ голода, извлек из холодильника шмат колбасы, огурцы, помидоры. Разогрел в микроволновке окорочок копченой курицы. Проглотил все это, не чувствуя вкуса, рухнул на диван, не раздеваясь, и мгновенно уснул, словно выпрыгнул в другое пространство из кошмарной реальности последних дней.