Клеточник, или Охота на еврея

Он еще остаточно любил, несмотря на измену и ложь, но какой же мелкой трусливой дрожью коленки дрожали, когда жил в ожидании повестки, живо представлял себе звонок в деканат и полет из института по маршруту: отдел кадров — дом — военкомат — казарма.

Его не вызвали. Но неделю он не подходил к телефону, а на ее настойчивые звонки предупрежденные родители отвечали: «Нет дома», а потом: «Ушел в поход за Уральские горы». Выяснилось: паниковала, хотела предупредить, обезопасить, чтобы не признавался в отношениях. Хотела уберечь. Понимала, какие проблемы могут возникнуть у еврейского юноши — студента в те времена. Еще любила? Или тоже — на излете? Не важно!

А мог бы пойти сам, без вызова, сказать, что знает как честную советскую комсомолку или как-то в этом роде. Мог бы, по крайней мере, подойти к телефону, поддержать, сказать нежное.

Ее исключили из Суриковского, где училась на художника. Он прервал роман, переживая из-за потерянной любви и собственного малодушия. Но забылось как-то быстро. Наслоились новые увлечения. Ветер сексуальных странствий унес прочь недавние чувства и уколы совести. Остались мимолетные вспышки воспоминаний и победительный тестостерон юности.

Через десять лет, заглянув, уже с Юлькой, на модную художественную выставку в МОСХе, увидел ее портрет. Так и был подписан: «Портрет Анны Шиксиной». А еще позже, случайно повстречав в городе изрядно потрепанного жизнью и обрюзгшего «соперника» Димку, кандидата в отцы ее незачатого ребенка, он узнал, что долго была под надзором, несчастливо любила, спилась и наглоталась таблеток в затрапезной коммуналке в Выхино.

Фима перевернулся набок и велел себе заснуть, но возбужденная память игнорировала команду, ищейкою рыскала в прошлом. Наткнулась на 1980-й.

Бабушка. Мамина мама. Десятиметровая комнатка в московской коммуналке на Сретенке, где жили-ютились вчетвером с начала 50-х и до 63-го, когда отцу дали новую, огромную — аж тридцать шесть квадратных метров общей площади! — двухкомнатную квартиру в хрущевской пятиэтажке. Все те годы бабушка Лиза, мамина мама, спала на раскладушке, которую втискивали поздно вечером в узкое пространство между Фиминой детской кроваткой и родительским ложем со скрипучей панцирной сеткой.

Она говорила по-русски с местечковым еврейским акцентом — такой пародируют на эстраде и имитируют в анекдотах для придания достоверности персонажу, а то и для издевки.