Клеточник, или Охота на еврея

Она слегла в конце 79-го и уже не вставала. Фима давно жил своей семьей в своей квартире, навещал маму с бабушкой нечасто, но всегда с пользой для них — привозил продукты, возил по поликлиникам, удостаивал присутствием за скромным, только ради него и Юльки накрытым праздничным столом. Выполнял долг сына и внука аккуратно, совестливо, но холодновато формально, поглощенный своими заботами и проблемами.

Баба Лиза отходила. Мама еще пыталась кормить лежачую, почти оглохшую старушку из ложечки. В ноябрьский непоздний вечер баба Лиза, уже только лепетавшая бессвязно, произнесла что-то вроде: «Пусть Фимочка приедет, хочу обнять». Мама бросилась ему звонить. Подошла Юлька: «Нет дома. В кафе, годовщина приятеля, компания. Могу попробовать дозвониться туда». Мобильных еще не было. Какой-то официант поднял трубку, обещал передать. И передал. Фима был хорошо навеселе, выслушал, заверил: «Приеду, приеду!». И не приехал, продолжил гульбу. Не воспринял всерьез: давно уж болеет, завтра заскочу, не к спеху.

А она, как позже не раз вспоминала мама, еще и еще выдыхала, вышептывала в том ночном предсмертном бреду: «Фимочка, Фимочка…» Под утро умерла.

«Что со мною, черт побери! — попытался встряхнуть себя Ефим Романович, вновь перевернувшись на спину и включив тусклый ночничок над головой. — К чему эта мазохистская мемуаристика, эти самоедские экскурсы в юность, поиск скелетов в собственном шкафу? Кругом бессовестность, цинизм, ложь, безмерная жестокость. Жажда власти и денег сделала людей безумными, презирающими само понятие морали. На фоне этого тотального сумасшествия я прожил почти праведником, пусть и не верящим во Всевышнего.

Я прожил честно и тихо, пугаясь, но не пугая, не участвуя в накоплении общей ненависти и озлобленности…

Я просто заболел. Это род болезни, так называемый стокгольмский синдром. Мудрик взял меня в плен, истязал психику, бил, но я остался жив. Не потому, что он так хотел, не по его доброй воле. Так было угодно судьбе. Тем не менее, с моей психикой, с моею душой произошла странная штука: я испытываю сострадание и даже благодарность по отношению к мучителю, желавшему меня умертвить. Более того, я пытаюсь взвесить меру вины перед его безумным графоманом — отцом и теперь еще вытаскиваю из забвения всех, кого по глупости и по молодости невольно обидел, задел, обделил, огорчил…

Интеллигентское копание в себе. Бред натуральный. Нет, я, ко всему прочему, идиот, просто идиот по типу князя Мышкина, только неверующий и интеллектуально более продвинутый. Надо взять себя в руки и продолжать жить, получая удовольствие от того, что относительно здоров, разумен, в безопасности, любим, кому-то нужен. Сколько осталось, столько и дано.

Травить последние годы или месяцы болезненной рефлексией? Хрен-то… Выкинул из головы, отбросил, забыл! Думай о дивном городе, где будешь жить, о внучке, о новой аудитории твоих кроссвордов и ребусов, о Юльке, с которой всегда хорошо…»

Он выключил ночник, закрыл глаза и стал уговаривать себя, что спит. Мнимый сон представлял собой хаотичные метания мысли, бессвязную череду сюжетов из фильмов, жизни, книг. На одном он застрял намертво, и тот не отпускал, притягивал снова и снова. Это был классический рассказ Рея Брэдбери «И грянул гром» о путешествии во времени, когда один из участников экспедиции, случайно сойдя с обозначенной организаторами тропинки, раздавил бабочку. Просто бабочку. Без злого умысла. Это было сто пятьдесят миллионов лет назад. И весь ход истории земли и человечества оказался под угрозой.

Все могло быть по-другому.

Все могло быть не так, как было на самом деле.