Клич

Дымов любил ее — об этом она не догадывалась, это она как женщина знала наверное. И может быть, она откликнулась бы на его призыв, почему бы и нет? Но что-то стояло между ними, что-то разделяло их даже в те редкие минуты, когда они оставались вдвоем. И она поняла, что это было: это было его дело. И чтобы полюбить Дымова, она должна была полюбить не только его самого, но и его дело. На это ей недоставало сил.

Она часто задавала себе вопрос: догадывается ли о ее чувствах отец? Петр Евгеньевич никогда не заводил с ней разговора на эту тему. Но по его поведению в присутствии Дымова она понимала: отец не только догадывался, но и тревожился за нее. Возможно, у него были в отношении дочери совсем другие планы; возможно, забрав ее с собою в Лондон, он надеялся хоть в малой малости возместить ей долгое отсутствие родительской заботы.

Надо сразу признать, что в своих предположениях она была очень близка к истине. Но хотела ли сама Варенька таких изменений в своей жизни? И был ли Петр Евгеньевич совершенно уверен в том, что собирается поступить правильно?

Лежа на диване с закрытыми глазами и притворяясь спящей, Варенька даже не подозревала о том, что отец ее тоже не спит и тоже лежит с закрытыми глазами, притворяясь спящим, и что те же самые мысли проносятся и в его голове, а сердце сжимается от тупой, застарелой боли. Многое из того, что казалось ему из его далека таким простым и ясным, было и не просто и не ясно; молодые люди, с которыми он встречался, возбуждали в нем живую симпатию, ему был близок их благородный порыв, толкавший одних под турецкие пули, а других в ссылку и на каторгу…

Щеглов думал о Варе, о Дымове, о своем отце, о пережитом и о том, что ему еще предстояло пережить, и о том, что еще предстояло пережить десяткам, сотням, да что там сотням — тысячам! — людей, оглушенным потоками лжи и собственных заблуждений.

Не спал в эту ночь и Дымов. Он лежал в соседнем отделении, один. По стенам купе проносились размытые тени, колеса ровно постукивали; словно призывая кого-то из тьмы обступивших железную дорогу лесов, хрипло покрикивал паровоз.

"Неотвратимость судьбы, — размышлял Дымов, — какая чушь!" И тут же опровергал себя: "Судьба. Еще вчера я не смел и думать, что все повернется таким неожиданным и счастливым образом…"

"Вам нельзя оставаться в Москве, — сказал Петр Евгеньевич, выслушав Дымова. — Ваши друзья схвачены. Поверьте мне, я достаточно знаю этих господ из Третьего отделения, рано или поздно они выйдут и на ваш след. Оставайтесь у нас. Завтра мы отправляемся во Владимир к моему отцу — вы едете с нами. Я должен пробыть в России еще месяц, от силы — два. А там поутихнут страсти, и мы что-нибудь придумаем".

"Что?" — спросил Дымов.

"Вам необходимо перебраться за границу".

"Это невозможно", — сказал Дымов.

"Не возражайте, так будет лучше, — оборвал его Щеглов. — Не спорю, совершить путешествие вместе с нами вы не сможете, это опасно для всех, но у меня сохранились кое-какие связи в Одессе".

"Неужели так просто?" — удивился Дымов.

Щеглов пристально посмотрел на него. По губам его скользнула добрая усмешка.

"Простите, но вы все-таки мальчишка", — сказал Щеглов. Впрочем, и сам он был таким же в его годы.

Дымов не обиделся.

И тот вечер, и весь следующий день пролетели как миг. Варенька была внимательна к нему, Петр Евгеньевич куда-то надолго уходил, вернулся только под вечер. Раза два или три в комнату заглядывала квартирная хозяйка. Когда они сказали об этом Щеглову, он задумался.

"Знает ли она о твоем деде?" — спросил он у дочери.

"Конечно, — сказала Варенька, — когда он приезжал, мы играли у нас в лото и пили чай".

Щеглов только покачал головой, и они стали готовиться к отъезду. Но Дымов понял его озабоченность и, улучив минутку, когда они были вдвоем, сказал, что лучше ему за ними не увязываться и попытаться сразу пробраться в Одессу.

"Вы это серьезно? — удивился Щеглов. — Да вас снимут на первой же станции. Не сомневаюсь, если вас разыскивают, то непременно в поездах, следующих до границы".

Как и было задумано, они прибыли на вокзал к самому отправлению. Ни на перроне, ни в вагоне их никто не потревожил. Кондуктор был любезен и предупредителен. Господа, путешествующие в первом классе, не могли вызвать у него и тени подозрения…

Дымов задремал только под утро.

Из рапорта жандармского ротмистра В.А. Фадеичева: