Клич

Александр II обратил на это внимание и полушутливо выразил свое удовлетворение; Милютину это не очень понравилось, хотя он и не возразил, как обычно; Горчаков же сидел с видом египетского сфинкса, однако в глубине души порадовался такому повороту в их отношениях. Вот только надолго ли?..

Сейчас, уехав к себе в Ореанду, подальше от дворцовых пересудов и дорожных хлопот, вызванных предстоящим отъездом, он сидел над очень важным письмом Петру Андреевичу Шувалову в Лондон. Мысли разбегались, письмо давалось ему трудно; он разорвал и бросил в корзину несколько листков, что с ним случалось крайне редко (видимо, и его коснулось всеобщее возбуждение), пока наконец не остановился на варианте, показавшемся ему достаточно твердым и убедительным.

"Я усматриваю с глубоким удивлением, — писал он, — что мысли о наших притязаниях на Константинополь и о вожделениях завещания Петра Великого продолжают занимать некоторые умы в Англии. Признаюсь, я думал, что это "старье" вышло из веры и отнесено, вместе с покорением индийских владений Россиею, в область мифологической политики.

Сколько раз русские государи повторяли всенародно, что никакое присоединение земель Турции не входит в их политику, что они были бы этим весьма затруднены и что поддержание статус кво на Востоке составляет наилучшее из соображений. Если бы Россия питала какие-либо притязания, то она сделала бы то же, что делают державы, домогающиеся присоединений; она приготовилась бы в тишине и стала бы действовать при первом благоприятном случае. Разве у нее не было таких случаев в 1829, 1848 и 1870 гг, когда внимание и силы Европы были поглощены в другом месте? Какие же доказательства нужно представить английским министрам в бескорыстии, основанном не на политической добродетели, но на рассудке и здравом смысле? Если бы они согласились позабыть на одно мгновение, что они англичане, и стать на русскую точку зрения, то мы спросили бы их, положа руку на сердце: посоветовали ли бы они императорскому правительству искать владения Константинополем? Ответ был бы несомнительиый. Почему же не предположить и в нас столько же практического смысла, как и у них самих…

Действительно, тяжело видеть, что два большие государства, которые в соединении между собой могли бы разрешать европейские вопросы к своей обоюдной пользе и к пользе общей, волнуют самих себя и мир соперничеством, основанным на предрассудках и недоразумениях…

Государь-император изволил недавно выразиться в этом смысле перед лордом А. Лофтусом с определенностью и прямодушием своего самодержавного слова. Посол Англии, конечно, передаст об этом.

Если нужно повторить это удостоверение, сделайте это, любезный граф, в самых положительных выражениях. Вы можете быть уверены в точном разъяснении намерений нашего августейшего государя".

Александр Михайлович еще раз пробежал взглядом последний абзац и, поставив точку, откинулся на спинку кресла. Письмо было написано по-французски, как и все, что выходило из-под пера Государственного канцлера.

Горчаков остался доволен собой. Ему понравилось и то, как ловко он напомнил о переговорах с лордом Лофтусом. Английский посол показался ему продувной бестией и ловкачом, но не настолько же ловкачом, чтобы обвести вокруг носа его, старого и прожженного дипломата!..

Это Александр Генрихович Жомини еще способен упиваться его красноречием, но канцлер понял, что лорд приехал в Ливадию вовсе не для того, чтобы решить вопрос о совместных действиях; можно было сразу предположить, что Биконсфилд не станет связывать себя какими бы то ни было конкретными обязательствами: политика английского кабинета вряд ли претерпела какие-нибудь серьезные изменения. Ведь это же смеху подобно, что разговор в кабинете царя начался не с вопроса о мире и созыве конференции, который беспокоил всех, в том числе и английскую королеву, а с исторических экскурсов, во время которых и всплыло это пресловутое завещание Петра. Александр II долго слушал его, наконец не выдержал, возмутился и заявил, что по этому поводу будет опубликовано официальное опровержение. Посол, казалось, был полностью удовлетворен, а у присутствующих сложилось довольно забавное впечатление, будто он и прибыл-то сюда лишь за тем только, чтобы проверить подлинность этого состряпанного западными политиками подложного документа.

Выйдя из кабинета царя, Лофтус оживился, за ужином был любезен и остроумен и, сидя возле императрицы, убеждал ее оставаться подольше в Крыму: "Поверьте мне, опасность миновала, а в Петербурге отвратительная погода".

Вот оно, оказывается, в чем дело: достаточно было Августу Лофтусу появиться в Ливадии и побеседовать с царем, чтобы снять все проблемы, на решение которых было потрачено столько нервов, бумаги, чернил и человеческой крови!

"А ведь не дурак. За кого же он нас принимает?" — сердито подумал Горчаков. Наверное, тогда у него и промелькнула впервые мысль о том, чтобы послать письмо Шувалову, а дабы содержание его не осталось достоянием лишь узкого круга лиц, опубликовать слегка выправленный текст еще и в "Правительственном вестнике".