Клиника «Амнезия»

– Довольно противоречивая версия англо-аргентинской схватки за Кубок мира, – заметил я.

– Замолчи, – довольно добродушно оборвал меня Фабиан. – Знаешь, я начинаю понимать, зачем люди заводят детей. Поскольку они с возрастом утрачивают правильный взгляд на мир – грубая реальность слишком грубо вторгается в их жизнь, – то заводят детей, что дает им возможность еще раз взглянуть на окружающий мир незамутненным взором. Своего рода компенсация за личные неудачи.

– Должен ли я понимать это так, что ты, так сказать, махнул на себя рукой?

– Нисколько. Ни за что и никогда.

– И все-таки признай. То, что Рей утром рассказывал про купол на горе, исключает возможность того, что там находится клиника, в которой лечат жертв амнезии.

– С чего ты это взял? Твой Рей знает об этом не больше нас самих. Единственное, что нам известно, – тот, кто там живет, отказывается от всех связей с окружающим миром.

– Но яхта… Ее пассажиры скорее напоминали туристов, чем пациентов клиники.

Фабиан закурил сигарету и принялся раскачиваться на стуле. Его голос то взлетал ввысь, то резко падал вниз. Мой друг принялся комментировать мое убогое воображение, ловко обходя препятствия, нагроможденные реальностью у него на пути.

– У меня появилась новая теория, – признался он. – Мы знаем, что здесь предполагалось строительство клиники…

– Теоретически предполагалось.

– Но до сих пор не знаем наверняка, действительно ли этот купол…

– Скорее всего нет.

– Яхта, которая едва не потопила нас, вполне могла предназначаться для морских прогулок пациентов. Их мог прописать своим подопечным главный врач.

– Послушай, Фабиан. Мы же видели их. Никакие это не пациенты. Это люди, которые прекрасно проводили время, получая от этого огромное удовольствие.

– Верно. Они получали огромное удовольствие, радуясь тому, что дарит им настоящее время.

– Что же это, по-твоему?

– По-моему… Если… если ты потерял память, то это, наоборот, обретение настоящей свободы. Может ведь быть такое, что тебе не хочется, чтобы память вернулась? Что, если люди на яхте были счастливы и веселились лишь потому, что самым безнадежным из них доктор Меносмаль прописал веселье в качестве единственной формы лечения? – Похоже, Фабиан сам восхитился собственной импровизацией. – Знаешь, это превосходная гипотеза.

– Неплохая, согласен. Но послушай…

– Думаешь, я сдамся? Ни за что. Я ни за что не отступлюсь от нее. – Он снова зажег сигарету и глубоко затянулся. – Ни за что и ни перед кем.

В следующее мгновение ножки стула подкосились, и мой друг навзничь полетел на пол.

– Включая пернатых! – крикнул он и захохотал. – Слышишь меня? Ни перед кем!

–  Арк-к.

– А ты слышишь? – спросил я. – Сюда кто-то идет.

13

Появление Салли Лайтфут все изменило. Без нее все еще могло бы закончиться нормально, однако стоило ей появиться на сцене, как все пошло наперекосяк. Салли стала чем-то вроде мощного катализатора, подтолкнувшего дальнейшее развитие событий. В ее присутствии все конфликты, которые раньше разрешались сами собой, разрослись в непримиримый антагонизм. Тогда, конечно, мы об этом еще не подозревали, иначе с самого начала проявили бы бдительность.

То есть я хочу сказать, что я проявил бы бдительность.

Салли прикатила на грузовике-пикапе марки «шевроле». Мы услышали урчание двигателя еще на расстоянии – оно перекрывало даже шум дождя. Мы тотчас перестали смеяться, забыв о том, что ножки стула, на котором сидел Фабиан, подгрызены злобным попугаем. Фабиан неуклюже поднялся на ноги, а когда Салли вошла в бар, я тоже встал. Мы поприветствовали посетительницу в самоуверенной манере мальчишек, которым поручено ответственное задание, и словно роботы выдали заранее приготовленную фразу:

– Рея нет, он вернется через минуту, какие напитки вам предложить?

Нежданная гостья перебила нас:

– Это здесь?

Сначала я мысленно дал ей тридцать с небольшим. Позднее выяснилось, что тридцати ей еще нет. На ней был традиционный туристический наряд: мешковатые камуфляжные брюки, коричневые башмаки. Короткие светлые волосы перехвачены голубой банданой. Все это, несмотря на дождь, словно пудрой было присыпано пылью. Кстати, кожа ее противоречила традиционному образу завзятой туристки: бледная, незагорелая, как у человека, который все время проводит в закрытом помещении. На шее у нашей гостьи на кожаном шнурке поверх ярко-красной футболки с неаккуратно обрезанными рукавами болтался зуб какого-то неведомого животного.

– Так это здесь? – еще раз требовательно осведомилась она и повторила вопрос по-испански. Кстати, в обоих случаях уловил легкий акцент, в котором, как мне показалось, звучали скандинавские нотки. – Estaaqui?Или вы оба разучились разговаривать?

– М-м-м. Рея здесь нет. Он хозяин этого бара. Он будет…

– Если бы то, о чем я вас спрашиваю, было здесь, вы наверняка поняли мой вопрос. Значит, этого здесь нет. Что ж, хорошо.