Клинки кардинала

Несомненно одно: именно этой страшной славе Рене был обязан тем, что получил общепризнанное и исключительное право не гасить огня после определенного часа, освященного обычаем. А кроме того, ни ночной дозор, ни ночная стража не осмеливались беспокоить человека, который был вдвойне дорог ее величеству: как парфюмер и как соотечественник.

Александр Дюма, «Королева Марго»

В ту пору на всех пяти больших мостах Парижа стояли дома; таким образом, каждый мост превращался в отдельную, обособленную улочку. Здесь, как и на самых обычных городских улицах, жили и держали свои лавки торговцы и менялы, а постоянное движение горожан, перебирающихся то на одну сторону Сены, то на другую, делало торговлю весьма прибыльной.

Мост Сен-Мишель, пересекающий южный рукав Сены и названный так в честь расположенной поблизости часовни святого Михаила, соединял остров Ситэ с Рив Гош – левым берегом. Среди домов, отстроенных на этом мосту, один обращал на себя особое внимание. Фриз, отделяющий первый этаж от второго, был украшен изображениями целой вереницы кривляющихся и пляшущих чертей. Единственное окошко второго этажа светилось по ночам красноватым светом, привлекавшим взоры прохожих к выкрашенному в синий цвет фасаду и вывеске в виде широкой, тоже синей ленты с надписью. Когда-то на ней значилось: «Рене, флорентиец, парфюмер ее величества королевы-матери». Теперь имя «Рене» было заменено на «Лепорелло», а «парфюмер» – на «астролог». Впрочем, теперь и королевой-матерью была не Екатерина, а Мария.

Несмотря на то что у Джакомо имелись свои комнаты в новом дворце Марии Медичи, а также в ее крыле в Лувре, несмотря на то что все мастерские королевской резиденции были в его распоряжении, он предпочитал некоторое время проводить здесь, в доме на мосту Сен-Мишель. В такие дни его лавка в нижнем этаже, предлагающая посетителям всевозможные приспособления для гаданий, амулеты, разного рода травы и порошки, бывала открыта, но торговля мало интересовала итальянца. Скорее всего дела в лавке являлись лишь предлогом покинуть королевский дворец и соответственно бдительный контроль дозорных караулов: различные изобретения Джакомо требовали работы с Силой, что не могло не нервировать охрану августейших особ.

В один из тех теплых вечеров конца мая, когда шепоток листвы, потревоженной легким дуновением, смешивается с шепотками влюбленных, делающих признания в садах и под балконами, когда свет луны заливает поверхность реки жидким серебром, а благоухание ночных цветов вытесняет любую мысль о сне, – в один из таких вечеров на мост Сен-Мишель со стороны Ситэ взошли двое.

Для прогулок по городским улицам было уже слишком поздно и, что греха таить, опасно, однако эта пара влюбленных шла не торопясь и не скрываясь. Девушка изящно опиралась на руку мужчины, он же заботливо направлял спутницу так, чтобы ее ножка случайно не попала в выбоину на мощенной булыжником дороге, изрядно побитой колесами карет и повозок. Впрочем, если бы кто-то услышал их приглушенный разговор, мысли о романтике в их взаимоотношениях вызвали бы серьезные сомнения.

– Я не знаю, как мне быть, Беатрис, – лишенным эмоций голосом говорил мужчина. – Я не могу отказаться от этого поручения – подобный отказ заставит кардинала отгородиться от меня глухой стеной. Хуже того – он может счесть это трусостью и предательством. Особенно теперь, когда между нами практически нет недомолвок.

– Ты себе льстишь, Этьен, – с улыбкой отвечала девушка. – Чтобы у Ришелье – да не было недомолвок? Если он один раз открыто поговорил с тобой, это вовсе не значит, что у его высокопреосвященства больше нет и не будет от тебя тайн.

– Ты права, Беатрис. Я выразился слишком самонадеянно. Но это нисколько не облегчает моего нынешнего положения. Я должен выполнить поручение – и вместе с тем меня разрывают сомнения.

– Должен… – эхом повторила за ним девушка. – Скажи мне, Бреку, зачем он тебе? Ведь не родственные же чувства заставляют тебя исполнять его прихоти? Или тебе действительно так приятно сознавать, что твой внучатый племянник с твоей помощью выглядит практически всемогущим? Что это – тщеславие, гордыня?

Он помолчал, размышляя над ее словами и своим ответом.

– Нет, наверное, дело не в том, что мы происходим из одного рода, – наконец проговорил он. – Даже не будь мы с ним дальней родней, я бы все равно считал его одним из величайших людей этой эпохи. Быть рядом с таким человеком, быть причастным к его деяниям, видеть, как Франция благодаря его уму приобретает могущество, которого давно заслуживает… Будь я человеком, я бы назвал это счастьем. Но поскольку я не человек – я назову это чувство долгом.