Клинок архангела (ЛП)

Дмитрий никогда ещё не был так зол, как в момент, находясь на грани ярости, когда жаждал только причинить боль женщине в своих объятиях. Он не знал, в какую игру играет Хонор, но добьётся от неё ответа, даже если придётся разорвать её на миллион крошечных кусочков. К этому полю, что бы оно ни представляло, никто не должен прикасаться. Сжав запястье, когда она замерла рядом с ним, он коснулся её клыками, что, как знал, было жестоко, но опять же, она играла с ним с самого начала. Не было ни малейшего шанса, что Хонор просто случайно наткнулась на поле, где погибли его жена и маленькая девочка, куда он потом привёл сына, чтобы Миша не был один, где нёс вахту в течение всего сезона.

«— Мой прекрасный Дмитрий. — Большие карие глаза полны беспокойства. — Не позволяй ей изменить тебя. Не позволяй сделать тебя жестоким».

Слова Ингрид не смогли остановить изменение, особенно после того, как она умерла. Ничто не могло вернуть его прежнего. Поэтому он воспользуется им. Резкое движение охотницы, которая думала выставить его дураком. Ему не составило труда прижать её к стене. Но Хонор не прекращала сопротивляться, выкручивая тело с силой, из-за чего сломала бы себе что-нибудь.

Когда он скрутил её руки над головой, схватив за запястья, и прижал нижнюю часть тела к стене своим, она укусила его за шею. И довольно сильно, чтобы пошла кровь. Дёрнувшись, он крепче сжал её запястья.

— Уже начала прелюдию, Хонор? — Ответа не последовало, только яростное сопротивление и борьба, хотя у неё не было надежды убежать от него.

Она не издала ни звука, а дыхание было тщательно контролируемым. Тогда он посмотрел в её загадочно-зелёные глаза. В них ничего не было. Никакой личности, никакого намёка на женщину, которая утром смеялась и доставляла ему удовольствие с сексуальной уверенностью, ничего, кроме животного инстинкта выживания. И он знал, что она убьёт себя, пытаясь освободиться.

— Дмитрий, мне страшно.

— Я никогда не причиню тебе боли. Поверь. — Дрожа от шёпота воспоминаний, которые не принадлежали Хонор, но всё же говорили за неё, он отпустил её руки и отстранился.

Она набросилась на него, как выпущенный на волю ураган, ударив локтем в лицо, сжатой в кулак рукой в гортань, ногой в сапоге по колену. Рухнув спиной на кровать, он отразил несколько её самых жестоких ударов, но никак не остановил. Её ярость обрушилась на него дождём, разбив нос, рот и оставив синяки на теле, которые зажили почти сразу же.

— Ублюдок. — Это первое, что она сказала с момента, как он загнал её в угол. — Ты чёртов ублюдок. — Жестокий удар в челюсть, от которого лязгнули зубы. Блокируя следующий удар, Дмитрий посмотрел ей в глаза… и увидел, что Хонор снова смотрит на него. Блестящую зелень накрыла пелена влаги, и её следующему удару, когда был нанесён, не хватало силы предыдущих. Она колотила его в грудь кулаками снова, и снова, и снова. — Ненавижу тебя! Ненавижу! Ненавижу! — Это был яростный поток слов, перешедший в рыдания, настолько резкие, что говорили о невообразимой муке. Её тело прижималось к его. — Я ненавижу тебя. — Шёпот. В этот момент он возненавидел себя.

Он лежал неподвижно, пока она не перестала двигаться, а болезненные рыдания не превратились в душераздирающие тихие слёзы. Тогда Дмитрий осмелился положить руку ей на волосы, поглаживая теперь спутанные локоны. Он не знал, что сказать, как объяснить ярость, которую она в нём вызвала. Но мог сказать, то, чего не говорил женщине почти тысячу лет.

— Прости, Хонор. Прости меня.

Сидя на раковине в большой ванной комнате рядом со спальней, Хонор молча наблюдала, как Дмитрий промывает дезинфицирующим средством её поцарапанные и ушибленные костяшки пальцев. Она сдержала шипение и задержала взгляд на порезе на его губе и синяках на лице. Отчасти она была в ужасе от собственной жестокости, хотела обхватить ладонями греховно-мужественное лицо, и поцеловать каждый синяк в знак нежных извинений. Но по большей части была свёрнута в крошечный комочек глубоко внутри. Свет отражался в чёрных волосах Дмитрия, и Хонор вспомнила их тяжёлый шёлк на своих ладонях. Она также помнила силу его хватки, когда он заломил ей руки над головой.

— Я тебе синяки оставил. — Он просунул руки ей под запястья, его кожа была темнее на фоне её бледности, теперь отмеченной тускло-красными полосами. Справедливость заставила её нарушить молчание.

— Я сделала хуже. — Она ударила его так сильно, что синякам потребовалось не меньше часа, чтобы зажить, несмотря на вампиризм. Порез на губе был глубоким. На его рубашке, разорванной по плечевому шву, виднелись слабые красные отметины, которые почти зажили, но в целом…

— Я выгляжу лучше. — Тёмные глаза встретились с её. — Физическая боль — не главное, так? — Её желудок сжался, кислота обожгла горло.

— Всё, — сказала она голосом, ставшим грубым из-за силы рыданий, — всё, что мы делали до этого момента… Я думаю, всё прошло.