Клинок без ржавчины

Гоча в полной растерянности смотрел на весело полыхающий в камине огонь. В ушах все еще звучал голос командира особого отряда Меки Кедия: «Товарищу министра следовало бы знать, что происходит у него в доме…» А Гоча родного брата не позвал на вечер, чтобы не было посторонних. Великие мира сего не любят, когда за их столом присутствуют простые смертные…

Снова зазвонил телефон. На сей раз это был Дудэ Кванталиани, начальник метехской тюрьмы.

— Ты меня слышишь, Гоча! — хрипел в трубке его пропитой бас. — Мне только что звонил Кедия, спрашивал, не нашел ли я чего в кармане шинели… Я не стал ему лгать. Не пойму только, откуда в твоем доме появилось столько прокламаций!

— Я сам не пойму, Дудэ, дорогой, ума не приложу. — Гоча повесил трубку. — Откуда только они взялись, эти листовки! Кедия, как видно, всех обзвонил. И почему у меня язык не отсох, когда я его на ужин приглашал.

Вскоре пришел Силия Лашхи. Он тоже принес желтоватую бумажонку.

«Ни одного пальто не пропустил, мерзавец. Всем рассовал подарочки!» — подумал Гоча.

Когда хилый тщедушный редактор газеты «Эртоба» Силия Лашхи взбирался на трибуну Учредительного собрания, даже его плеч не было видно, одна голова с седым хохолком. Поэтому в прошлом году ему сшили на заказ туфли на высоком каблуке. Зато голос у редактора был прямо-таки громовой. Все удивлялись, когда горло такого худосочного человека исторгало мощные звуки.

— Это же предел наглости, господа! — Силия Лашхи всегда говорил с таким пылом, словно стоял на трибуне. — Сегодня мне подложили в карман прокламацию, а завтра — бомбу под подушку! Куда только смотрит особый отряд?!

— «Куда смотрит?» — Гоча вздохнул и дал взглядом понять Бидзине Чхеидзе, чтобы тот молчал. Гоче было известно, что Силия Лашхи — ставленник всемогущего Кедия, и при нем не стоило нелестно отзываться о начальнике.

«Куда смотрит… Растрезвонил по всему городу, что в доме Гочи Калмахелидзе обнаружил большевистское гнездо. Знаю, куда целит господин Кедия. Подумаешь, уступили нам, федералистам, в правительстве каких-нибудь два-три портфеля и то зубами скрежещут, все норовят из рук вырвать. Да, но все-таки кто же меня погубил? Кто этот змееныш?»

Внезапно вспомнив о чем-то, Гоча выбежал в коридор и кинулся к вешалке. Стал шарить по карманам своего коричневого пальто. В одном кармане — перчатки, в другом— газета и ключи. «И меня не забыли!» — горько усмехнулся Гоча, обнаружив во внутреннем кармане желтый листок. Он вытащил его брезгливо, двумя пальцами, словно не бумагу держал, а покрытого паршой котенка.

— Оленька!

— Сию минуту! Разогрею хачапури и приглашу всех к столу!

— К черту твое хачапури!

— Успокойся, Гоча, все выяснится! — посочувствовал Бидзина.

— Что ты кричишь, Гоча? Кетино разбудишь, она, бедняжка, всю ночь не спала.

— Сколько хлопот мы вам доставили, мадам Оленька! — заметил Силия Лашхи.

— Что вы, что вы! Такие приятные гости. А ты, Бидзина, смотри у меня! Я все расскажу Софико. Настоящий Дон-Жуан! А я и не знала!

— Послушай, Оленька, к нам вчера никто не приходил?

— Опомнись, Гоча. За столом шестнадцать, человек сидело.

— Нет, я спрашиваю о посторонних. В день тысяча просителей является, всякие бродяги и проходимцы.

— Я никого не видела. А в чем дело?

— Потом скажу. Позови сюда Гаянэ, — велел Гоча и, не дожидаясь, пока Гаянэ придет, сам кинулся на кухню.

— Как не помнить, сударь, конечно, помню, — сказала Гаянэ. — Сначала пришел почтальон, принес депешу, я расписалась в дверях, он даже в переднюю не заходил. Потом пришел кучер, забрал бутылки от боржома. Ноги у него были грязные, я его в коридор не пустила. А после рыбаки явились. Я не успела дверь открыть, как они сбросили мокрые куртки и прямо в залу! Вроде больше никто не приходил!

«Значит, это рыбаки сыграли со мной такую шутку?! Похоже, что так. Ортачальские кинто, они на все способны! Спартаковцы подкупили этих мерзавцев и подослали ко мне! Но они еще пожалеют об этом!»

— Ты точно помнишь, что их было двое?

— Двое, сударь.

— Узнаешь, если встретишь где-нибудь?

— Один был рыжий, конопатый. Его непременно узнаю, живого или мертвого, а ко второму не приглядывалась, только заметила, что зубы у него спереди золотые. Я больше на ихние ноги смотрела, боялась, как бы они паркет не испачкали.

Идет дождь. Гаянэ стоит у поворота к бане Гогило, прислонясь к ставням какой-то лавчонки, и вглядывается в прохожих. Она очень устала. Голова у нее кружится. Люди, лошади, тумба с афишами, лестница, приставленная к фонарному столбу, теряют свои очертания, сливаются. Что с ней происходит? Засыпает она, что ли? Сейчас она в таком состоянии, что, пройди мимо сосед, и того не узнает, что уж говорить о рыбаке, однажды увиденном. Но что делать? Пока вечерние сумерки не спустятся на город, Гаянэ не покинет своего наблюдательного поста.