Клинок без ржавчины

— Вчера она рассердилась на меня: как войдешь, говорит, в кабинет, выйти оттуда забываешь. А я не успеваю вам папиросы набивать, столько вы курите!

— Эх, Гаянэ, с горя это все!

Гаянэ тихонько рассмеялась: ее хозяин и горе?

— Не веришь? — притворился обиженным Гоча.

— Я-то верю, а вот оно не верит.

— Что это за оно?

— Оно, — Гаянэ указала рукой на зеркало, и Гоча увидел в нем свое отражение — цветущее с румянцем во всю щеку лицо. Он не мог удержать улыбки.

— Много ли ума у зеркала! Ты что, никогда красивого покойника не видела, девочка?

— Ой, мамочка! Что вы такое говорите! Разве вам время о смерти думать?

— А что поделаешь, пока что и есть, и пить мне запретили… Недавно врач сказал, что все это из-за лестницы, надо, говорит, квартиру менять…

— Такой человек, как вы, должен жить долго. Все вас любят и о вас заботятся.

— Ты одна меня не жалеешь, Гаянэ!

— Я-а-а? — Гаянэ так растерялась, что не могла ничего больше сказать.

— Да-да, ты. Кто еще дает мне столько отравы?

— Если так, с сегодняшнего дня я закрываю этот склад.

— Не губи меня, Гаянэ! Тогда я и в самом деле богу душу отдам!

Гоча Калмахелидзе любил таким невинным образом поболтать с Гаянэ. Он отдыхал во время этой легкомысленной беседы и не замечал, что невольно старается понравиться хорошенькой служанке.

— Скажи Вахо, чтобы вызвал экипаж.

Гаянэ сложила папиросы в серебряный портсигар, убрала со стола и ушла. Гоча надел домашнюю бархатную куртку: он уже решил, что в министерство сегодня не поедет, пригласит Силию Лашхи и Бидзину Чхеидзе на остатки вчерашнего пиршества и скоротает с ними хмурый, дождливый день.

Гоча Калмахелидзе жил в Сололаках на улице Петра Великого в квартире бывшего царского генерала. Напуганный Февральской революцией, генерал спешно бежал из Тифлиса. Семикомнатная квартира, набитая вещами, досталась Гоче Калмахелидзе. Огромный кабинет, об-ставленный английской мебелью, гостиная, увешанная французскими гобеленами, устланная персидскими коврами, буфеты и горки, полные старинного серебра и саксонского фарфора, хрустальные графины, высокогорлые китайские вазы, зеркала в золоченых рамах… Видно, хозяин дома второпях не успел почти ничего взять с собой, и все это богатство судьба, явившаяся в облике революции, преподнесла в дар мадам Оленьке. Она не преминула отпраздновать такую удачу и на другой же день после переселения в новую квартиру устроила званый вечер, о котором говорил весь Тифлис.

— Хватит, поторчала я у тюремных ворот, набегалась с передачами! Теперь хочу жить по-человечески! — объявила мадам Оленька мужу, и с тех пор по субботам и воскресеньям в доме Калмахелидзе не переводилось веселье.

— Ты допрыгаешься, что меня из партии исключат, — выговаривал Гоча разгулявшейся жене.

— Сначала пусть тех господ исключат, кто даже денег Грузинской республики не признает! Если не поднесешь им бриллиантовое кольцо или николаевскую золотую десятку, они тебя и близко не подпустят!

Убедившись, что с женой ему не справиться, Гоча попросил отца, чтобы тот вразумил Ольгу.

— Умная женщина сейчас не стала бы вазы и кресла напоказ выставлять, заперлась бы себе и сидела тихонько. А эта полгорода созвала: идите, мол, смотрите, какое богатство нам оставили кровососы-буржуи!

Гоча со стыда сгорал, когда его супруга подводила гостя к буфету и принималась объяснять: это чашка, если не ошибаюсь, в стиле барокко, а это позолоченное блюдо — настоящее рококо. При этом у нее на губах играла такая довольная улыбка, словно все это богатство она принесла в приданое.

Огромная квартира, дубовый паркет, мебель требовали ухода. Хорошо еще, мадам Оленька избавила прислугу от большой стирки — белье уносит жена дворника — и хождения на склад министерства. Посыльным у нее служит Вахо Цуладзе, близкий родственник, сын самтредского кондуктора. Вахо приносит со склада продукты, дрова и уголь.

Кому не известно, сколько хлопот и беготни связано с благотворительными аукционами и лотереями. Вахо и здесь незаменимый помощник. Проводит, встретит, наймет фаэтон, закажет цветы — в этих делах нет ему равного. И еще одно любимое занятие есть у Вахо Цуладзе — нарды.

Пока этот родственник Оленьки жил в Самтредиа, он ничем, кроме игры в нарды, не занимался. С утра обходил цирюльни и винные духаны, лавки сапожников, где обычно собирались его дружки. Завидев Вахо, они тотчас выносили три табурета: два для игроков, третий для доски. И до вечера только и слышны были стук красных и черных шашек да щелканье костей — каматели. Ставка всегда была неизменной: две кварты вина со своей закуской.

До революции каждый житель Самтредиа мечтал устроиться на железную дорогу. Не только такой недоучка, как Вахо, окончивший четыре класса, но и сами обедневшие князья Микеладзе не брезговали местом кондуктора на поезде Поти — Тифлис. Служба на железной дороге была выгодной: хорошее жалованье, казенное обмундирование, бесплатное топливо, и, что самое главное, железнодорожников не брали в армию.

Сплоховал Вахо Цуладзе: двух недель не продержался в железнодорожном училище.