Клинок его Величества

…С чего десятнику Яцеку Рогачу вздумалось среди ночи вламываться в дом к побратиму и насиловать его дочь, он объяснить не смог. Помнил, что пил. С полудня и до позднего вечера. Помнил, как захотел женского тепла. И отрывками — путь к Мамке [103] Улине на улицу Сломанной Сосны. Потом — не помнил. Ничего. До того самого момента, когда в его шею вцепились стальные пальцы десятника Котта Седой Пряди.

«Ножом не бил — отмахнулся. Ибо не ожидал, что меня попытаются задушить. А что попал в глаз — так не понял, кто. И бил, как врага…»

…Суд над десятником Касым видел сам. На Лобной площади — покрытой камнем поляне в центре Сайка-ойтэ, на которой лайши наказывали провинившихся. Воин, убивший своего побратима, стоял в середине деревянного помоста со скованными за спиной руками и хмуро смотрел на свои босые ноги. Или куда-то там еще. И отвечал на вопросы угрюмого мужчины во всем черном, которого Марух назвал судьей.

С того места, где стоял шири, разобрать то, что говорит Рогач, было невозможно. Однако в этом не было необходимости: стоящий рядом с осужденным глашатай повторял собравшемуся на площади народу и вопросы и ответы.

Яцек не запирался — пил, вломился, убил. Поэтому судья вынес приговор сразу. И почти без раздумий.

Услышав «приговаривается к четвертованию», Касым вдруг понял, что сочувствует! Сочувствует человеку, которого обрек на такую ужасную смерть. Почему? Да потому, что перед лицом Хелмасты десятник вел себя, как настоящий багатур — спокойно подошел к деревянному кресту для четвертования, без посторонней помощи улегся на нужное место, а когда его расковали — положил руки туда, куда следовало…

Зато от вида толпы, наслаждающейся казнью, Касыма довольно быстро начало трясти от омерзения: зрители встречали оглушительными криками каждый стон четвертуемого, упивались его болью и даже требовали у палача не торопиться! В отличие от Рогача, эти лайши боялись убивать. Поэтому, как шакалы, упивались видом чужой смерти. Издалека…

…А на следующее утро после казни жизнь шири изменилась. Причем в неожиданную сторону: он неожиданно обзавелся «женой» — широкобедрой, круглолицей и на удивление крикливой бабой, за медную монетку готовую перегрызть глотку самому Дэзири-шо. И вместе с двумя «братьями» переселился к ней.

Получив от новоявленного «мужа» деньги на развитие собственного дела, баба вспыхнула, как высушенная летним солнцем степная трава… и на следующее утро ее юрта превратилась в настоящую пекарню. А ночью… ночью она взяла Касыма, как женщину! Причем с такой страстью, что у умудренного подобным опытом воина чуть не остановилось сердце.

Печь она умела ничуть не хуже, чем услаждать мужа на кошме или орать. Небольшие пироги с овощной начинкой и мясом, которые она испекла по утру, пахли так аппетитно, что добрая треть первой выпечки провалилась в желудки Касыма и его «братьев», за время пребывания в Сайка-ойтэ забывших, что такое нормальная еда. Зато две оставшиеся трети и вторая выпечка целиком улеглись на расписные деревянные лотки с краями высотой в ладонь, загодя купленные на рынке. А одетые в мешковатые балахоны и протертые чуть ли не до дыр штаны, Касым, Гирви, сын Елора и Жалгыз, сын Идраза отправились к городским воротам. Торговать…

…Самым привлекательным в пирогах Бородавки — так назвалась его «супружница» при первом знакомстве — оказалась цена: выполняя настоятельную просьбу Маруха, сына Нардара, шири продавал их почти вдвое дешевле, чем любой другой торговец. Да, это было невыгодно — но распробовавшие выпечку солдаты всего за несколько минут смели все, что они принесли! И настоятельно попросили приходить почаще…

Не выполнить такую просьбу Касым не смог — поэтому всю следующую неделю мотался между юртой «своей ненаглядной» и Южными воротами. По пять-семь раз в день. И каждый раз возвращался с пустым лотком и с кошелем, набитым медью.

За это время его дважды пытались убедить этого не делать, трижды — ограбить, и один раз — пырнуть ножом. Устные предупреждения он пропустил мимо ушей. Воришкам сломал пальцы. А незадачливому убийце — ключицу. Благо, к этому времени лоток был пуст и висел на ремне за спиной. Увы, это не помогло — на следующее утро к нему подбежал какой-то оборванец, и, ткнув грязным пальцем в пустой лоток, дал день «на раздумья»…

У его «братьев» все происходило приблизительно так же — пироги продавались за считанные мгновения, а на обратном пути под ногами путались всякие там «доброжелатели» и «работники ножа и топора», как их потом презрительно обозвал сын Нардара. Ничем хорошим для «работников» это не заканчивалось. А «братьев» — злило. Причем не на шутку.