Клинок Минотавра

Гроза, плеснув на землю скупым дождем, отступала. Полосовали низкое небо молнии, гром гремел, но так, скорее для острастки, чтобы не забывали люди – и над ними сила имеется. Земля размокла, пахло цветами, травами, и, наверное, горько было умирать этакой-то ночью.

– Ну что, Петруша, – сказал Натан Степаныч, склоняясь над телом. – Нехорошо оно получилось?

Раненый открыл глаза. Был он бледен, дышал, но часто судорожно.

– Она все…

– Княжна?

– Она… виновата…

– Вас подговорила?

Гришка отступил, не мешая разговору.

– Нет… – верно, Петр понял, что не стоит лгать на пороге бытия иного, при скорой-то встрече с Господом. И без того хватает грехов на душе его. – Н-не… п-подговаривала… красивая, правда?

– Красивая, – согласился Натан Степаныч.

– Из-за нее все, – Петр облизал губы, попросив: – Отпустите грехи?

– Отпущу.

Хоть и не священник, но ведь сказано, что раскаяние – главное, а уж остальное – Господу в руки.

– Вы князя убить пытались?

– Да.

– Собаку натравили?

– Да, – говорить Петру было тяжело, и Натану Степанычу приходилось наклоняться низко, чтобы расслышать тихий его голос.

– И лестницу маслом намазали?

– Да.

– Что еще?

– Пугали… она про быка… про Минотавра… историю… клинок ее, который матушкин… ведьмовской… и мы решили…

– Создать чудовище?

– Да… не хочу умирать.

– Никто не хочет, Петрушенька. Не бойся, больше не будет боли… просто как-то вот вышло оно, неудачно. Что ж вы про оружие не подумали-то? Я ж, чай, не князь, человек простой… могилу вы разоряли?

– Да и… он…

– Отец Сергий?

– Да.

– С самого начала участвовал?

– Он… князя… ненавидел… он хотел поместье… а князь жил… у него сердце… никому не говорил, но доктор… исповедоваться… и отец Сергий спрашивал… отвечал… он говорил, напугать надо, тогда и сердце… оно слабое совсем… он после кладбища слег…

– Только не умер.

– Да.

– И вы с братцем поняли, что этак князя долго изводить можно, и решили иное попробовать. А когда не вышло, испугались. Он ведь не дураком был, верно?

Дыхание становилось прерывистым. Ай, до чего нехорошо вышло, до чего несвоевременно. Нет, Натан Степаныч если и жалел погибших братьев, то жалостью обыкновенной, человеческой, которая не отнимала у него понимания, что неспроста эти двое погибли, по собственной, стало быть, вине. И на руках их кровь, и души темны, но ему ли, человеку, иных людей судить?

– Д-да… Сергей велел затихнуть… к нему дядя приходил… грозился следствием…

– Отчего ж не затихли?