Она не знала, что ответить. Даже в своем новом образе Ма’элКот сохранял безупречную логику. Паллас не могла представить гибель десяти миллиардов людей ради медведей, лосей и деревьев. Но она по-прежнему сопротивлялась, не зная причин своего упрямства. Возможно, все объяснялось тем, что Надземный мир был таким красивым, а Земля такой… безобразной.
Перед ней расцвело видение: город, красотой превосходивший Афины золотого века и затмевавший величественный Рим; город, объединивший в себе лучшие черты Лондона, Парижа и Санкт-Петербурга; город с изяществом Ангкор-Вата и величием Вавилона.
И везде, куда бы она ни смотрела, мир был покрыт лесами и садами, полосами прерий и гибкими руслами серебристых рек.
То был мир, о котором она всегда мечтала. Разве не так? Возможно, именно поэтому они с Хари не нашли друг в друге счастья. Мир ее грез был чужд для него. Он ненавидел этот идеал.
Он шутил: «Вечный мир? Это для мертвецов». Он говорил: «Конечно, я верю, что для тебя это город. Но для меня он выглядит как свиноферма».
Ей вспомнилось, как, сидя в кресле у Шермайи Доул, она запустила кубик «Из любви к Паллас Рил». «К черту город! – сказал тогда Кейн. – Я сжег бы целый мир, чтобы спасти ее». Она никогда не понимала, как Кейн мог говорить такое.
Из красноватых бликов памяти, которая управляла мозгом ее нового тела, всплыло еще одно воспоминание: снова Хари, теперь старше, седоватый, уже без бороды, лишь со щетиной на подбородке, который грозил стать двойным, в паланкине на краю кратера высоко в горах Трансдеи неподалеку от Криловой седловины. Хари пожал плечами. «Будущее Человечества, – произнес он медленно и немного печально, словно излагал навязшую в зубах, но неизбежную истину, – может идти в жопу».
Как он мог так говорить? Как он мог в это верить?
Она увидела его лицо глазами Фейт, когда он боролся с Социальной полицией и обещал, что спасет ее. Когда он клялся, что сделает все возможное и добьется справедливости.
Образы валом валили из кубика «Из любви к Паллас Рил». Как часто и жестоко Кейн лгал, обманывая даже Короля, своего лучшего друга; рискуя собой и жизнями тех, кого вел в бой.
Она вспомнила, как нашла его на темной улочке Анханы, в конце Приключения «Слуга Империи». Она держала голову Кейна на коленях, а из глубокой раны в его животе хлестала кровь. Эту рану нанес мечом страж, охранявший двери спальни самого принца-регента Тоа-Фелатона. Она вспомнила, как испытала шок и тошноту, когда поняла, что круглый предмет на мостовой рядом с ними был не комом тряпья, а окровавленной и измазанной в дерьме головой принца-регента, убитого в своей постели.
Паллас не могла оспорить эти обвинения, и все же…
И все же…
– Кейн…
Подумав о нем, она почувствовала его ритм в Песне Чамбарайи: свирепую пульсацию ярости и отчаяния, которые маскировались под черный юмор. Она увидела его там, где он находился в это самое мгновение: прикованного к мокрой известковой стене, нагого, утопающего в своих испражнениях, и гангрена пожирала его безжизненные парализованные ноги.
Внезапно она заметила абсолютно белую звезду, которую уже видела однажды раньше – в Железной комнате, когда лежала связанной на алтаре, пока Кейн торговался за ее жизнь с несговорчивым богом. Он горел – горел сырой вскипавшей энергией, испепелявшей все живое.
Эта звезда…