С которым наши мудрецы на ты,
Не связан, — потому и наслажденья
Не ведает — ни горечи, ни злобы,
Ни аромата нежного цветка,
Ни малодушья, ни великодушья...
* * *
Художник ткет Психее тончайшие одежды,
Внушая человеку восторги и надежды.
Ученый с тайн природы срывает покрывало,
О бедном человеке не думая нимало.
Художник облачает, ученый обнажает,
А трепетный ценитель обоих ублажает.
* * *
Кольцо, за ним крыльцо. Не шелест крыл —
Руке опора прочная перил.
На воздух можно тело положить.
Спины не разгибая, можно жить.
Земля и небо в родственной борьбе
Разыгрывают действо о тебе.
Рачителен дряхлеющий полет.
Скупец из чаши капли не прольет.
* * *
Теперь-то я знаю. Не вычитал, сам догадался.
Без штудий Тейяра нехитрую мудрость постиг.
Недаром, недаром я в этой пустыне скитался.
Не нужно наставников мне, провожатых и книг.
Не хочет, не может сосна оставаться сосною.
Сосне обоняние грезится, зренье и слух.
Она их в потомстве предчувствует ранней весною,
Изводится дивным родством, осеняющем двух.
И ты, человек, — только новому виду подножье.
Пространство тебя, не заметив, проглотит живьем.
Лишь Бог, хоть и нет его больше, — подобие божье,
Собой упоенное в страшном развитьи своем.
ПАМЯТИ КЛОДА ШЕННОНА
Мог ли я думать, что в Лондоне весть эту встречу?
Значит, мальчишкой ты дивный твой замок воздвиг!
Юноша-воин, прости! Запоздалою речью
Славит тебя никудышный седой ученик.
В лучшие дни энтропийным твоим логарифмом
Я осенялся. Прощай, чародей-нелюдим!
Много твой гений способствовал варварским рифмам
В дальнем краю, где особенно был ты любим.
Старому свету нести его старую ношу.
Здесь атмосфера густа, кладовая полна.
Я потому уж в Америку камня не брошу,
Что пред тобой распахнула пространства она.
Формула — вот панацея. В ней мысль оседает,
Звездное небо вмещает она и алмаз.
Мы без нее полузвери. Живое страдает.
Лишь совершенство врачует и пестует нас.
Сосны у главного корпуса, горечь и влагу
Первой любви, безнадежность, надежды оплот,
Муку, отчаянье, боль, вдохновенье, отвагу, —
Всё, умерев, ты на миг возвращаешь мне, Клод.
Гёделя вспомнят иные, иные — Эйнштейна,
Кланяюсь в пояс, да тут мне стоять не с руки.
Как оглашенный, я Шенноном благоговейно
Полон пребуду, обеим смертям вопреки.
АРЛЕКИНАДА
Любая, почти что любая
Годится, чтоб скрасить досуг.
Не мешкай, чудак! Погибая,
Звезда улыбается вдруг.
Неси свою ношу, не плача,
Подмигивай небу хитро.
Тебя осеняет удача,
Счастливый соперник Пьеро.
Любая... Но та, что любила
И та, что любима была,
Полмира собой заслонила,
В полнеба над миром взошла.
Покуда живу, не покину
Вериг ремесла моего.
Даётся мечта арлекину
В насмешку над платьем его.
КАМАСУТРА
Третий этап — накопленье. А деньги ли копишь,
Марки, значки, наблюденья, — не столь уж и важно.
Главное, чтоб разрастался живой капитал,
Ширился, креп, горизонты твои раздвигая.
Не прибывает в дому, так и жизнь не мила,
Если ж сундук тяжелеет, тут — пир обольщньям.
Тут уж ты Крёз, и другие тебе не указ.
Сядь же рядком сам с собою, стяжатель надежды,
И подсчитай дивиденды, а слезы утри.
Что же до первых этапов, они — мимолетны.
То, что любовью мы звали, горячке сродни,
Детской болезни: отмучился раз — и проходит.
Да и познанье — ловушка: себя-то познать
Не удается. Чем дальше живешь, тем страшнее.
Ньютон и Лейбниц, Декарт и Спиноза, Эйнштейн —
Многим ли дальше продвинулись? Вряд ли. А тот —
Помнишь? — кто в старости Бога узнал по страданьям,
С помощью рифмы — в Отце разглядел палача...
ГЕКТОР БЕЖИТ
Он не сильней меня, не выше ростом,
И Андромаха — не ему жена.
Отвагою доселе никому
Не уступал я, — отчего ж бегу?
Удачей и судьбой его сподобил
Олимп. Он быстр и ловок, словно бог.
Всегда на долю малую мгновенья
Любого в схватке он опережает —
Тем и берет, герой, тем и хорош.
И вот бегу! Дрожат мои колени.
Холодный пот по шее, по спине
Ползет. Как жалок я, должно быть,
Для тех кто смотрит со стены... для той,
Единственной... Не смерти я боюсь!
Все смертны, все сойдем под сень Аида,
И во сто крат почетней смерть в бою,
Чем от хандры... Я весь исполосован
Рубцами, я боец, я боль умел
Переносить, я славою увенчан.
Мой род не пресечется. Сыновей
Оставил я. Вовеки род Приама
Пребудет. Твердо, властно Илион
Стопой обутой станет на морях.
Но я-то, я... Сейчас меня убьют.
Откуда этот приступ малодушья?
Не зачеркну ли разом всё, чем жил?
Не отвернется ль и она с презреньем
И — на него не обратит ли взор?
Как долго длится бег! Десятилетья,
Мне кажется, прошли, а всё воздетый
Конец копья — там, за моей спиной,
И похотью горят его глаза,
И торжеством — недолгим, долгим, вечным...
РАЗВРАТНИК
Лишь одним он был смущен и угнетен:
В каждой женщине подругу видел он.
Не довольствовался малым. Как тут быть?
Все и каждая должны его любить!
Сам же был он что бряцающий кимвал.
Волком выл, а уду воли не давал.
Думал: если кто на ласки скуповат,
Перед небом тот ни в чем не виноват.