Не одного себя на земле любил,
Горло в схватке умел подставить врагу
И до могилы главное сберегу.
Нет тебе проку в том, что я нищ и мал.
Вызова ты от веку не принимал,
Но не тобою, знай, растворен в крови
Пыл тебе недоступной земной любви.
* * *
Вдовицу хоронят в белом. Она была
Чиста, как ангел небесный. Белым-бела.
Служила избраннику верно, самозабвенно,
И жизнь сложилась, в общем, обыкновенно.
От был инженер, отменный специалист
И шахматист-любитель, и футболист.
От прежней любви у него уже были внуки,
Когда с новой суженой соединил он руки.
Не первой молодости была и она.
До свадьбы грешила, а мужу была верна.
Как два голубка, они прожили век свой милый
И вот уж теперь навсегда сведены могилой.
А может, было иначе. Поди проверь!
Вполне ведь не приручается лютый зверь,
Чудовищный зов, ломающий стыд и волю,
И нету ключа к человеческому подполью.
* * *
Марк Аврелий соврал... полуправду сказал: и другую
Жизнь испортить навеки возможно, не только свою.
Много ль проку, что долгие годы стыжусь и тоскую,
И в других ненароком свой тягостный пыл узнаю?
Отвратительна молодость: изыски всё да помарки.
Я не знал, ты не знала, а жизнь совершалась всерьез.
Вот и ставит нам совесть примочки свои да припарки,
Утешает, лелеет. А поезд летит под откос.
* * *
Холодно, милая. Выдался месяц холодный.
Нужно прощаться навеки с мечтою бесплодной.
Сколько в ней было веселья, тепла, красоты…
Жаль, обманула. Другой не бывает мечты.
Пасмурно. Голые ветви да ветер колючий.
Царствует целую жизнь отменяющий случай.
Отсвет таинственный в небе возник и погас.
Птица вспорхнула. Поверишь ли? Не было нас.
У Александра был погонщик мулов
* * *
У Александра был погонщик мулов
Из прикавказских глиняных аулов.
Был в Индии последний мул забит,
А бедный малый умер и забыт
Под всхлипы исторический качелей.
Не воскресит его и Марк Аврелий,
Пытающийся страх заговорить
И душу с неизбежным примирить...
Свалила хворь. Солдаты не болеют,
А в слугах всякая зараза тлеет.
Кто не заносится, тем бог воздаст.
В душе раба дремал Екклесиаст.
В обычаях скорее груб, чем нежен,
А духом — олимпийски безмятежен,
Он твердо знал: всему один конец,
И царский не манил его венец.
Вот он лежит в пыли, еще в сознаньи,
И видит при последнем издыханьи
Не жаркий полдень, не следы копыт,
А мир как целое, где жизнь кипит.
Прозревший разум занят не печалью,
А жуткой галактической спиралью,
Котлом времен, в котором все равны,
И нет ни благодати, ни вины.
Он чует, духом взысканный философ,
Что мировых не разрешить вопросов,
Хоть бездну лет на свете проживи.
И про любовь он знает: нет любви.
Виденьем диким смерть его встречает.
В пророческом безумстве различает
Он будущее, видит наши дни:
Париж, его вечерние огни,
Москву без Ленина, Нью-Йорк без башен,
И этот сон его предсмертный страшен,
Но ясен незамысловатый ум
И прост — и безмятежных полон дум.
Одушевляемый кончиной близкой,
Он видит: перед ним Франциск Ассизский
В слезах. Но смерть бедняге не сестра,
А просто дело сделано, пора.
Другие тоже тут, и с той же целью,
Всё — в ужасе перед могильной щелью,
Которая рабу мила. Раним,
Принц Гамлет наклоняется над ним,
Андрей Болконский смотрит с умиленьем,
И с тайной завистью — Паскаль с Монтенем...
Душа не хочет будущего. Нет
Тепла в слепом стечении планет.
Не о любви ли снова мы?.. О власти,
О совести, о дерзости, о страсти...
О том, что жизнь пуста и коротка
И тяжела предвечного рука?
Что был незнаменитый гениален —
И оттого его конец печален?
Что божий мир жесток, несправедлив,
И мы умрем, мечты не утолив?
Забыл. Прости. Я только что с поминок,
Где прах убогий отпустил в суглинок.
Всё оделось листвой в одночасье
* * *
Всё оделось листвой в одночасье.
Меж забот не заметили мы,
Как земля погружается в счастье,
Как нахлынула зелень из тьмы.
Ласк живое взалкало и красок,
Наступает любовь, как война.
И ребенком, как бедный подпасок,
Мысль в сторонке стоит, невидна.
Может, дудочку срежешь, сиротка?..
Кто задумался, тот сирота.
Оглянись молчаливо и кротко
На прощальные эти места.
Европеец ли ты, левантиец —
Не стыдясь, поклонись естеству,
И услышишь, как бог-олимпиец
Отпускает свою тетиву.
* * *
Слегка сиреневой становится тропа
И, окаймленная ковром желто-зеленым,
Бежит, двоясь, троясь и множась, как судьба,
Под этим пристальным просторным небосклоном.
Небесный шелкопряд прохладный шелк прядет,
На западе сошлись фламинго и жар-птица,
И путник на тропе забыл, куда бредет,
На поезд опоздал, раздумал торопиться.
Раздвинулся над ним огромный Пантеон,
Хоромы мраморные, жемчуга чертоги,
И телу своему служить раздумал он,
Бредет, куда пришлось, без мысли, без дороги.
А речка, вьющаяся в кружеве кустов,
И след, оставленный велосипедной шиной,
Свидетельствуют: путь душе твоей готов,
Лишь не сворачивай да совладай с кручиной.
8 августа 1982, Орино; 1 марта 2005
* * *
В десяти шагах от Смольного
Твой автобус повернет,
И от звона колокольного
Недоверок увильнет.
Колокольни совмещаются: