Клёст - птица горная

Читатель, конечно, уже успел сделать вывод, что второй способ передвижения не имеет никакой романтики. Любая вставшая из-за поломки телега сразу становится видна почти всем командирам, обозники не имеют возможности отрываться на всю катушку, а обустройство ночлега производится вдали от деревень, — без милого сердцу звука дудочки, свирели, а то и скрипки, звучащих под булькание крестьянского пива. Конечно, можно сорвать и схрумкать то же яблоко, висящее на ветке, склонившейся от своей щедрости за жидкий плетень едва ли не до земли, а вот курице шею свернуть, или, упаси Пресветлый, быстренько попользоваться неосторожной или любопытной девицей — ни-ни! Если селяне успеют пожаловаться, пока армейская колонна растянулась чуть ли не на неделю, то тебя ведь и вздёрнуть могут без лишних базаров, на первом же суку — сам не рад будешь.

И как может возрадоваться душа подобномупоходу, когда постоянно слышится только ругань, мат и проклятия, — вперемешку со звуками мордобоя? Только Кашевар чувствовал себя лучше всех, постоянно находя те или иные травки для специй и радуясь, словно ребёнок.

Наш легион должен был выступать первым. Передовые части перешли на тот берег и начали втягиваться на дорогу, а мы ещё только палатку сворачивали, как вдруг началось…

Жахнуло весьма знатно и неожиданно — я не успел отвесить Бому подзатыльник. Столб огня и дыма рванулся прямо с дороги, хотя ни ракет, ни «драконов» не наблюдалось. Я увидел, что мгновенно убило лошадь, тащившую телегу десятка, а идущих слева и справа от места взрыва отшвырнулодальше обочины. Телеге, шедшей впереди, переломило заднюю ось, выбило колесо, и она припала на задок, уткнувшись углом в землю; я видел возницу, бессильно распластавшегося ничком. Его лошадь контузило, она припала на бок и задёргалась.

Рвануло ещё раз. Поскольку я теперь смотрел только на дорогу, то успел разглядеть всё с первого мгновения: второй взрыв произошёл под днищем фургона. Его сила была такова, что вверх взметнуло практически весь уложенный в него скарб. На высоте в три человеческих роста воздушная волна ослабла, дав нам возможность разглядеть то, что она сумела поднять: обломки колеса, стана, дрог, разорванные полотнища, сено; затем всё это разом рухнуло вниз, словно кто-то резко развёл в стороны невидимые ладони, державшие всё это на весу.

Началась паника: самые смелые возницы изо всех сил принялись разворачивать лошадей прочь с дороги, а самые умные попрыгали наземь и бросились врассыпную, как зайцы, предоставив перепуганным животным самим выбирать, куда бежать дальше. Между тем взрывы продолжали бУхать то тут, то там, но все — только на дорожной колее. Ржание перепуганных и раненых коней; крики, ругань и стоны перепуганных и раненых солдат, взрывы шрапнели, вспыхивающие то впереди, то сзади — и безо всякого объяснимого порядка. Повозки сталкивались, сцеплялись, и вконец ополоумевшие животные ломали упряжь, вырывались, ржали испуганно так, что нас даже издали пробирало, — особенно моих впечатлительных недоделков. Пытаться залечь, спасаясь от картечи, оказалось просто искать себе более страшную смерть, ведь повозки и кони, бросившиеся прочь с дороги, давили лежавших без разбора.

«Вот гады: горшки в землю зарыли, а сверху какие-то замедлители присобачили. Давишь тележным колесом замедлитель, он возгорается через несколько минут, а под ним — порох… и время возгорания у всех разное.» Мне оставалось только восхищаться выдумкой ледогорских химиков. Эх, жаль, в моё время пороха ещё не было! Это сколько же проказ можно было подстроить! — это вам не фекалии в хранилище заливать.

Насколько лично мне всё было понятно, настолько все остальные ничего не понимали. Ну, быть может, кроме наших химиков. Ошеломлённые солдаты щедро осеняли себя знаками Пресветлого и боялись идти на помощь раненым: вдруг нарвёшься на такое же? Наступление на Ледогорию, мягко говоря, началось неудачно, и винить оказалось некого, поскольку никогда ранее ничего подобного не применялось.

Наше командование заставило пленных выносить наших раненых и убитых, растаскиватьпогибших лошадей и обломки телег. Некоторые изледогорцев древками копий без наконечников боязливо тыкались по дорожной колее, пытаясь найти не взорвавшиеся горшки, а потом ладонями разгребали вокруг них землю и относили на руках поближе к речке, едва ли не баюкая их, словно грудных детей. Возле реки химики тщательно осматривали обнаруженные «подарки» на предмет повторного использования, но уже во славу Божегории.

Мой сотник всё-таки нашёл способ применения моих знаний: наш десяток поставили в ближний круг охраны химиков, занятых разглядыванием смертельно опасных горшков. Я расставил своих побледневших бойцов лицом в сторону Ледогории, приказав закинуть щиты за спину, чтобы уберечь от возможного ранения железяками, если у химиков что-то рванёт, а сам, под изумлёнными взглядами своих солдат, потопал к Философу. По счастью, я уже давно отучил их обсуждать мои действия и давать советы, когда я их не спрашиваю, поэтому они промолчали.

— И что тут за хрень? — спросил я Философа.