Клёст - птица горная

— Забавная штукенция, — тот сунул мне трофейный горшок едва ли не под нос.

У этого сосуда широкое горлышко оказалось закрыто плоской крышкой-пломбой, имевшей цельную ручку для съёма и уплотнённую по окружности воском, а из центра крышки, прямо из её ручки, торчал стержень, похожий на забитый гвоздь, но только его шляпка имела диаметр едва ли не больше, чем у самого горшка.

— Наступишь вот на эту шляпку, стержень вдавится вовнутрь, а там…

Он ухватил пальцами ручку крышки и вырвал её из горлышка. Послышался лёгкий хлопок, и у меня похолодело в тестикулах. По счастью, это просто хлопнул воздух, вырвавшийся из герметично закупоренного кувшина. Мысленно обозвав химика всеми нехорошими словами, какие только успел вспомнить за пару мгновений и едва не отвесив ему затрещину, я продолжил осмотр предложенного.

Стержень, оказывается, прошивал и крышку-пломбу, и её ручку насквозь, имея заострённый конец, что усиливало его сходство с обычным гвоздем. Философ сунул руку в кувшин и, поковырявшись в нём, извлёк, будто балаганный фокусник, круглый медальон мутно-серого цвета, и сунул мне в руки. Это оказались два стёклышка, спаянные друг с другом параллельно, по окружности, а между ними был засыпан порошок.

— … а там остриё сломает вот эту стекляшку, и её смесь загорится сама по себе, — закончил я, бережно возвращая «медальон» назад. — А под ней — смесь пороха и железяк.

— Совершенно верно, коллега, — кивнул Философ, забирая стекляшку назад.

— Вот только закапывать такой кувшин нельзя, — продолжил я. — Земля окажется между пломбой и шляпкой, и при нажатии сверху шляпка не сможет опуститься: земля помешает.

— А для этого есть защитный кожух, — мой собеседник кивнул на валявшуюся грязную трубку из плотного картона, по диаметру как раз подходящую, чтобы просунуть в неё кувшин. — Он не даст земле попадать между шляпкой стержня и пломбой, а когда сверху наступит человек, или надавит колесо телеги, то такой кожух легко сминается: бумага — она и есть бумага. Самое главное: вручную отрегулировать глубину проникновения стержня так, чтобы он плотно упирался в замедлитель, и достаточно было бы даже малого его смещения вниз, чтобы стекло треснуло, и началась реакция самовозгорания…

Философ уложил «медальон» назад в горшок и принялся, напрягаясь, вставлять вырванную крышку обратно в горлышко. Я, уже зная, что глубина стержня была отрегулирована впритык, и поэтому нельзя ставить пломбу глубже, чем она стояла, даже на две толщины конского волоса, снова похолодел. Моё горло мгновенно перехватило словно кузнечными клещами, и не имелось никакой возможности даже всхлипнуть, тем более — сказать что-то простенькое, типа «… твою мать!». Оставалось молча молиться, что замедлитель рассчитан хотя бы на минуту.

— Надо будет потом стержень заново отрегулировать, а то я его выдернул почти на два пальца… — пробормотал Философ себе под нос, аккуратно поставив кувшин наземь.

Я осторожно выдохнул. Запас плохих слов оказался уже исчерпан, поэтому в голове гудела только злобная пустота.

— Замедлители имеют разный цвет, — он почесал себе затылок. — Нужно узнать, какой цвет на какое время задержки рассчитан…

Я поднёс к его носу кулак и постарался убедительно объяснить, что подобные опыты нужно делать как можно дальше от нас. Ещё лучше — ломать «медальоны» через щель своей задницы, а не в кувшинах. В случае ослушания его задница непременно огребёт на себя всё наше недружелюбие, какое только мы будем способны излить.

… - и не посмотрю, что ты — лейтенант, — только эти мои заключительные слова стали достойны того, чтобы в точности передать их моим читателям.

— Ба-бах!!! — грянуло за спиной.

Пугаться по настоящему у меня душевных сил уже не оставалось — я лишь втянул голову в плечи и пригнулся. По счастью, химики устроили площадку для найденных горшков вдалеке от дороги, и мы даже свиста картечи толкомнерасслышали. Я обернулся: взрыв отбросил одного из пленных, его тело как раз уже падало. Ещё несколько пленных оказались ранены; по крайней мере, двое из лежавших корчились и орали благим матом, а другие ошарашенно ощупывали свои тела. Конвоиры, ругаясь, пинками принялись поднимать упавших.

Мои бойцы все как один лежали ничком, боясь пошевелиться. Правда, не молились.

— Подъём, придурки! — гавкнул я, шагнув к ним. — Команды ложиться не было!

И пнул Столяра по бедру для вящего внушения. Хотя мог и Кашевара.

Что хочется простому солдату?

Мы сидели вокруг костра, на ледогорском берегу речушки. Мда, за целый день прошли меньше лиги из-за проклятых вражеских ловушек. К нам подошли наши две телеги; возницы распрягли лошадей и стреножили: предполагалось, что вскоре мы всё-таки двинемся вперёд, и для них не имело смысла топать в расположение обоза, а потом возвращаться обратно. Тем более, что эти мужички прекрасно знали, что Кашевар стряпает неплохую бурду. Отсутствие своей палатки их ни капли не волновало: они устроили себе гнездо под одной из телег, занавесив боковины пустыми мешками.