Клипер «Орион»

— Что говорить. Спасибо, Коля. Оставим это. Я же тебя знаю — не уступишь. И мне негоже покидать корабль в такую минуту. — Командир вытащил платок и долго тер глаза, ворча, что английский уголь дает мельчайшую копоть, и она, смешиваясь с дымом, лезет в глаза даже в каюте.

Вконец расстроенный Феклин, задев подносом о косяк двери, вышел из салона.

Николай Павлович сосредоточенно пил горячий чай, не глядя на командира, который наконец спрятал платок — и улыбнулся.

— Знаете, кто бы с удовольствием остался? — спросил он, расплываясь в улыбке.

Невольно улыбнулся и Николай Павлович:

— Понятия не имею.

— Стива Бобрин!

— Да! Ведь у него на берегу Элен — продавщица перчаток!.

— Говорят, у него каюта забита перчатками?

— Как-то заглядывал, везде коробки, перевязанные разноцветными ленточками.

Оба засмеялись так громко, что пораженный Феклин заглянул в салон и, довольный, что все уладилось, закрыв дверь, побежал искать своих друзей, чтобы сообщить им о чрезвычайных событиях в салоне. Шутка ли сказать: сам Мамочка заплакал после каких-то английских слов, смысл которых ему, Феклину, яснее ясного.

— А чем черт не шутит, может, вы еще догоните нас при выходе из залива! — уже совсем бодро сказал командир. — Как увидите, что мы снялись и все благополучно, садитесь на катер и платите любую сумму. А?

— Попробую, да боюсь, поставят соглядатая.

— А вы с ним вместе, может, из него марсовый получится;

— Постараюсь, только из-за меня не задерживайтесь ни секунды. Погода сейчас неустойчивая, надо ждать со дня на день западного ветра.

— Тогда и туман разгонит и навстречу подует, застрянем в канале. Туман нам сейчас ох как нужен.

— Так что не ждите. Не догоню у мыса Болт-Хед, идите без меня.

— Да, да, что делать, придется. Кто первым доберется до Севастополя, тот…

Командир в раздумье повертел чайную ложечку и сказал:

— Ну, если первым доберусь до Севастополя — о семье не беспокойтесь.

— Возможно, мне удастся скорее увидеть наших, то и вы знайте…

— Да, да, отсюда ближе… Деньги возьмите в английских фунтах и в долларах.

— Благодарю… Запас угля у нас достаточный…

Они опять стали разбирать возможные препятствия, опасности, неожиданности и при выходе из гавани, и в Ла-Манше. Если продержится туман, решено было уходить днем, если же туман рассеется — то ночью. Этих «если» набиралось множество, и на них надо было находить ответы в нескольких вариантах.

Феклин несколько раз подходил к предусмотрительно не прикрытым дверям и поспешно шел сообщать приятелям, что «все сидят, мозгуют, и хоть еще полбутылки рома, но ни-ни, значит, дело серьезное». Наконец он услышал, как старший офицер сказал:

— С Адамсом я договорился, помните, шкипер с буксира, что проводил нас сюда по каналу, он и потянет назад. Симпатичный человек. Он, мне кажется, догадывается, в чем дело. Говорит, что проникся уважением к России и ко всем русским, особенно его привлекают большевики. Почему-то он и нас считает за большевиков.

— Ну какие мы большевики? Так, ищущие странники. Дайте вашу руку и выпьем за успех.

Побег

Настало утро. Иногда, словно сквозь кисею, просвечивал белесый кружок солнца и скрывался за пеленой тумана, закрывавшей верхние реи клипера. Матросы занимались утренней приборкой и обсуждали приказ Бульдожки. Сообщение Феклина еще вечером обошло все кубрики, вызывая возмущение матросов. Сейчас, механически выполняя знакомую работу, матросы с нетерпением ждали, поглядывая на ют: там в кают-компании, по сообщению того же Феклина, шло совещание офицеров. За длинным столом в кают-компании сидели все офицеры клипера, кроме Николая Павловича, который ушел на вельботе за буксиром и должен был остаться на берегу. Его стул, по правую руку от командира, был не занят, но прибор стоял на столе. В кают-компании, как за царским столом, каждый сидел на раз и навсегда установленном месте, только продвижение по службе могло изменить и место за столом, что происходило очень редко.

На своем стуле между старшим офицером и судовым врачом сидел корабельный священник иеромонах Исидор — молодой и пышущий здоровьем, с задорным блеском в глазах, любивший рассказывать анекдоты и первый оглушительно хохотавший. В это утро и он сидел молча, с аппетитом жуя бифштекс с кровью, и, поглядывая на гардемарина Стиву Бобрина, вздыхал и только раз шепнул, подмигнув:

— Грехи наши, юноша, к чему они приведут?

— Я уже высказывался на этот счет, — многозначительно ответил гардемарин и переглянулся с артиллерийским офицером Новиковым, тот кивнул, опуская глаза в тарелку и вяло ковыряя кровоточащее мясо. Новиков страдал какой-то болезнью желудка, но, чтобы не вызвать обидных улыбок, отказывался от всякой каши и ежедневно, особенно по утрам, мучился за столом.

Завтрак прошел вяло, в сосредоточенном молчании и ничего не значащих замечаниях о погоде и вчерашних газетных новостях.

Командир отодвинул недопитый стакан:

— Феклин!

— Есть, Феклин!

— Выйди и закрой поплотней двери с той стороны.

— Ест, закрыть с той стороны, — с неохотой повторил вестовой, ненароком пропустив слово «поплотней».