Ключъ

Въ спальной, въ огромномъ, краснаго дерева шкапу, среди разложеннаго въ чрезвычайномъ порядкe тонкаго бeлья (къ которому имeла слабость Наталья Михайловна), между высокими стопками полотенецъ и носовыхъ платковъ, съ давнихъ временъ хранился семейный термометръ. Наталья Михайловна осторожно его вынула изъ футляра, глядя на лампу и морщась, необыкновенно энергичнымъ движеньемъ сбила въ желтенькомъ каналe столбикъ много ниже краснаго числа, затeмъ съ испуганнымъ и умоляющимъ выраженiемъ на лицe вошла на цыпочкахъ въ кабинетъ. Николай Петровичъ зналъ, что у него сильный жаръ, и не хотeлъ пугать своихъ. Однако, чтобъ отдeлаться отъ упрашиванiя, онъ согласился измeрить температуру и даже о минутахъ не очень торговался. Оказалось 39,2,-- больше, чeмъ предполагалъ самъ Яценко. Наталья Михайловна перепугалась не на шутку. Ея авторитетъ немедленно выросъ и, несмотря на слабые протесты Николая Петровича, по телефону былъ приглашенъ домашнiй врачъ Кротовъ. {418}

Витя, узнавъ о болeзни отца, зашелъ въ полутемный кабинетъ, но, по настоянiю Натальи Михайловны -- гриппъ такъ заразителенъ,-- долженъ былъ остановиться въ нeсколькихъ шагахъ отъ дивана. Николай Петровичъ, слабо и ласково улыбаясь, успокоилъ сына.

-- Да, да, конечно, пустяки. Завтра буду совершенно здоровъ... Иди, иди, мой милый.

Николая Петровича и трогали, и немного раздражали заботы близкихъ. Онъ всегда, въ шутливыхъ спорахъ съ женою, увeрялъ, что одинокому человeку и болeть гораздо легче. Теперь ему хотeлось, чтобъ его оставили одного и чтобъ ему дали чаю съ лимономъ. Наталья Михайловна, однако, сомнeвалась, не повредитъ ли чай больному. Николай Петровичъ, отъ усталости и раздраженiя, не настаивалъ. Онъ лежалъ на диванe, глядя усталымъ, неподвижнымъ взглядомъ на висeвшiе противъ дивана портреты Сперанскаго, Кавелина, Сергeя Заруднаго. Мысли Яценко безпорядочно перебeгали отъ Загряцкаго и Федосьева къ его собственной неудавшейся жизни. "И слeдователь, оказывается, плохой... Нeтъ, такъ нельзя ошибаться... А тотъ негодяй, Загряцкiй, по формальнымъ причинамъ все еще въ тюрьмe, хоть я знаю, что онъ невиновенъ въ убiйствe... Вотъ она, формальная правда", -- думалъ онъ. Почему-то ему часто вспоминался Браунъ, его визитъ, его странные разговоры,-- онъ тотчасъ съ непрiятнымъ чувствомъ гналъ отъ себя эти мысли. "Да, нехорошо, очень нехорошо!.." -- вслухъ негромко сказалъ Яценко, прикрывая рукой глаза. Единственное свeтлое былъ Витя. Но и съ мальчикомъ что-то было неладно. Отъ Вити Яценко переходилъ мыслью къ судьбамъ Россiи. "Всюду грeхъ, ошибки, преступленiя",-- тоскливо думалъ Николай Петровичъ, вглядываясь {419} въ лица своихъ любимыхъ политическихъ дeятелей. "Они бы до этого не довели... Но они умерли... И я скоро умру... Какое же мнe дeло до всего этого?" -- Голова у него мучительно болeла.

Въ десятомъ часу вечера прибылъ Кротовъ, добродушный старикъ, крeпкiй, лысый и краснолицый. Онъ призналъ болeзнь инфлюэнцой, прописалъ лекарство и строгую дiэту; чай съ лимономъ, однако, разрeшилъ, но не иначе, какъ очень слабый. Наталья Михайловна попросила доктора прieхать и на слeдующее утро.

-- Вотъ еще, стану я прieзжать, у меня есть больные посерьезнeй, чeмъ онъ,-- сказалъ весело Кротовъ, съ давнихъ поръ свой человeкъ въ домe: онъ зналъ, что для Яценко пять рублей деньги и что о безплатномъ леченьи -"ахъ, полноте, какiе между нами счеты" -- не можетъ быть рeчи. -- Денька черезъ два загляну... Если буду живъ, -- сказалъ онъ Натальe Михайловнe,-такъ миленькая, всегда говорилъ Толстой, нашъ ненавистникъ... Не любилъ насъ, ругалъ, а у насъ лечился всю жизнь, Левъ Николаевичъ (докторъ произносилъ по старинному: Лёвъ; рeчь у него вообще была старинная, хоть онъ щеголялъ разными новыми словечками и прибаутками). И правъ: вeдь я же романовъ не пишу, а ругать романистовъ ругаю...

-- И подeломъ,-- сказала увeренно Наталья Михайловна.

-- Разумeется, подeломъ. Какъ ихъ, теперешнихъ, не ругать: какiе-то пошли Андреевы, Горькiе, Сладкiе. Въ наше время настоящiе были писатели: ну, Тургеневъ, Достоевскiй, или Станюковичъ... Это не фунтъ изюма... Ну-съ, такъ аспиринцу сейчасъ скушаемъ, а то, второе, что я пропишу, черезъ часъ. И завтра будемъ здоровы... {420}

Кротовъ говорилъ съ Николаемъ Петровичемъ такъ, какъ могъ бы говорить съ Витей. Недоброжелатели утверждали, что старикъ давно выжилъ изъ ума и перезабылъ всe лекарства. Однако, практика у него была огромная,-- такъ бодрилъ больныхъ его тонъ.

-- Натурально, пустяки,-- сказалъ онъ Натальe Михайловнe, садясь въ столовой писать рецептъ.-- Черезъ три дня можетъ идти на службу... Ну-съ, а наши почки какъ, миленькая?

Наталья Михайловна не прочь была за тe же пять рублей спросить доктора и о своемъ здоровьи. Онъ далъ успокоительныя указанiя.

-- Сто лeтъ гарантирую, миленькая, больше никакъ не могу, себe дороже стоитъ... А вы знаете, въ городe безпорядки,-- сказалъ докторъ, вставая и помахивая въ воздухe бумажкой.-- Eду сюда, идутъ мальчишки, рабочiе, поютъ, дурачье... Какъ это, "Варшавянка", что-ли? Дурачье!.. А ночью даже пострeливали.