Ключ Давида

– Да-а, – протянул несколько иронически Джордан. – Вот только музыка не очень соответствует.

– Меня лично раз-разгружает. В слова, правда, не больно в-врубаюсь. Это в Ростове концерт.

– Шем-хамфораш! – дико взревел в конце песни вокалист, и Джордан даже вздрогнул. В этой старой интеллигентной московской квартире зловещий сатанинский вопль прозвучал еще более жутко, чем тогда, ночью, в горах Алтая…

* * *

Джордан лежал на спине, когда, чуть слышно ступая босыми ногами по ковру, к нему подошла Вера и, наклонившись, начала что-то шептать ему, но он не мог разобрать ни слова. Тогда он приподнялся на локте и вдруг понял, что это не Вера, а та девушка, что говорила с ним на похоронах. Потянувшись к ней, он схватил ее за руку, но девушка вырвалась и побежала к двери. Джордан резко поднялся в постели и только тогда открыл глаза. Уже рассвело. Вера, чуть слышно дыша, спала рядом. Джордан поднялся и, стараясь не шуметь, вышел на гладкий паркет коридора. Сквозь приоткрытую дверь Юриной комнаты доносилось его тоненькое похрапывание и мерцал огонек модема: Юра даже во сне что-то качал из сети. Постояв секунду у двери, Джордан на цыпочках повернул в кухню.

Ветерок, поддувавший через полуоткрытое окно, раскачивал деревянные жалюзи. Они постукивали по стеклу, и сочившиеся между планок полоски света колебались вместе с потоками воздуха. Это ритмичное движение темных и светлых полос укачивало Джордана, как это бывало при поездке по железной дороге, когда, глядя на мелькающие шпалы под размеренный стук колес, он впадал в какое-то особое состояние чуткой полудремы. Так и сейчас на заднем плане сознания он слышал звуки, сливавшиеся в тихую музыку московского утра. Неумолкающий шелест шин автомобилей по мостовой, побрякивание первых трамваев и резкое шарканье метлы дворника на тротуаре уже творили ритмический фон, которому нужна была своя мелодия. И вдруг совсем неподалеку зазвенели колокола к заутрене. Эхо первого удара еще разносилось вокруг, а за ним уже следовал второй, более гулкий, потом третий, и вскоре золотой перезвон, вытеснив все остальное на задний план, повис волшебной радугой над оркестровой ямой рассветной Москвы.

Джордан замер в неподвижности. Его глаза были широко раскрыты, но он не видел перед собой ничего. Он превратился в маленького московского мальчика, которым никогда не был, которым, наверное, был его дед, много лет назад, может быть, так же сидевший у окна в родительском доме перед тем, как навсегда покинуть этот завораживающий город. Его охватило незнакомое, очень яркое ощущение полноты и завершенности жизни, как будто в его жилы вливалась новая кровь. На долю секунды он стал по-настоящему русским, и это чувство, уйдя глубоко в подсознание, уже навсегда осталось с ним.

5. Киев, 17 июня

И когда он снял вторую печать, я слышал второе животное,

говорящее: иди и смотри. И вышел другой конь, рыжий; и

сидящему на нем дано взять мир с земли, и чтобы убивали друг

друга; и дан ему большой меч.

(Откр.6:3–4)

В Борисполе их, однако, никто не ждал. Джордан попробовал пару раз дозвониться до Леонида, но тот был недоступен. Получив багаж, путешественники решили подождать полчаса в аэропортовском кафе за чашкой чая, и, если никто так и не объявится, ехать в город самостоятельно. Юра достал свой наладонник и погрузился в переписку, Вера занялась выбором пирожных, а Джордан направился к газетному киоску за свежей порцией кроссвордов.

Народу в аэропорту с утра было немного. У самого входа в кафе в зале ожидания внимание Джордана привлек странный персонаж, разместившийся с ногами в высоких черных ботинках на сиденьях в крайнем ряду. Мужчина с густыми черными усами и основательной небритостью был одет в добротный темный драповый пиджак, на голове его была светлая полотняная кепка, но вместо брюк Джордан с удивлением увидел на незнакомце длинные, ниже колен, то ли трусы, то ли тонкие пляжные шорты ярко-красного цвета в белую звездочку. На полу рядом стоял объемистый полиэтиленовый пакет, похоже, с пустыми бутылками. Господин сидел, откинувшись на боковой поручень, лицо его было землисто-серого цвета, а голова то и дело падала на грудь. Похоже, ему было нехорошо.