Ключ дома твоего

- Человечностью, добротой своей и терпимостью, - ответил Иннокентий Федорович. - Вот вы, Савелий Петрович, столько лет живете здесь, кто-нибудь из них хоть раз посмотрел на вас косо? Напомнил вам, что вы здесь чужой? Нет. И мне нет. Никогда. Простил нам все этот народ и забыл обиду за прошлое. А мы, мало, что сами понаехали, вон, смотри, сколько молокан сюда переселили, еще и армян, по всей Персии насобирали. И всем здесь места хватило, всех принял этот народ, всех приютил. "Земля и гость от бога", говорят они.

- Гость?

- Да, гость. И вести себя надо бы как гостям. И, как говорится, "не лезть в чужой монастырь со своим уставом".

Снова выпили Савелий Петрович с Иннокентием Федоровичем, но не брало их вино, не веселило душу, слишком тяжела была ноша ее. Только тяжелым становился взгляд их. Грустно было доктору Мишину сознавать, что расходятся отныне пути их, успел он за эти годы привыкнуть и полюбить как сына этого молодого, иногда заносчивого, но чистого душой человека. Глаза его теперь зло смотрели вперед, горькая обида была в них.

- Вот ты, Савелий Петрович, дай бог, завтра уезжаешь. А от кого ты бежишь? Ну, не придирайся к словам. Уезжаешь, бежишь, как хочешь назови, факт, что тебя в России больше не будет. Эти гонят тебя, местные? - речь его уже была тяжелой, медленной. - Нет. А кто? Большевики, красные. Тьфу ты, черт. Раскрасились, как индейцы. Хуже зверей стали мы, право. Даже звери себе подобных не убивают.

- Убивают, Иннокентий Федорович, еще как убивают. Ты знаешь, какие баталии у них бывают из-за самок? - хотел отшутиться Савелий Петрович, уж больно грустной получалось прощание. А грустить ему в этот день не хотелось. Но снова не поддержал шутку Инокентий Федорович.

- Правильно, Савелий Петрович, за самку, за будущее потомство свое. Это святое. Но скажи мне, какой зверь, убив другого, убивает его детенышей малых?

- Такого не припомню.

- Вот я об этом и говорю. А тут царя и деток его, невинных, поубивали и оправдываются классовой борьбой. А по мне, не борьба это, а грех. И лежит он отныне на этой власти и не смоется вовек. Потомки их ответят за эту кровь.

- Долго еще в эту ночь сидели два друга и больше плакали перед разлукой, чем говорили. Много могли они вспомнить сегодня, но молчали, тяжело давалась им разлука. Савелий Петрович просил присмотреть за садом, который он недавно посадил вокруг дома, где жила семья его в последние годы. Просил, но не верил ни он, ни Иннокентий Федорович, что вернется он снова в дом свой. Слишком страшной волной надвигалась беда, и не было от него спасения. Проходила она и смывала все дороги и следы прошлых поколений, и не могли больше люди отыскать пути назад. Молча бродили они отныне по свету, держа в вытянутой руке ключ, но не было двери, что открывал он.

Никогда больше не увиделись старый тюремный доктор Мишин Иннокентий Федорович и его молодой друг, полюбивший благодаря ему этот край и его многострадальный народ, потомственный дворянин Савелий Петрович Львов. Много пришлось ему поколесить по свету. Совсем другим путем покинул он пределы бывшей Российской империи. И во Францию он ехал уже спустя полгода пароходом из Америки, куда забросила его злодейка судьба. Все это время семья его ничего не знала о нем, и потому в порту Марселя его никто не встречал. Знавшие Савелия Петровича раньше не узнали бы в этом уставшем человеке с измятым, заросшим лицом, в грязном, небрежно заштопанном бушлате, бывшего следователя по особым делам. Он вышел на пирс, оглянулся на пароход, словно не веря, что путешествие завершилось, положил на землю небольшой рюкзак, что держал в руках, закурил, несколько раз глубоко затянулся, глядя в голубую даль моря, и... заплакал. Может, и не плакал он, просто несколько слезинок скатилось из его голубых глаз и затерялось в щетине. Закончив курить, он закинул за плечи рюкзак. Впереди был Париж, где, он надеялся, его ждут.

Глава вторая

Только в доме покойного Садияр-аги время словно остановилось. Не коснулось его холодное дыхание вражды. Тихо жили все эти годы старая Сугра и ее невестка Айша. Как и прежде, управляли они своим домом, хоть и трудно им было без Садияра. В первое время Айша часто гостила в доме своих родителей, наведывалась к дочери своей, но в последнее время все реже и реже стала она выезжать. Дороги стали небезопасными. Много шальных людей стало бродить вокруг. Одна власть сменяла другую, но не наступало успокоения. Мир, казалось, взорвался, и пыль, поднятая им, закрыла солнце, и с неба, покрытого тяжелыми, темными тучами, которые низко проплывали над землей, вниз падали такие же темные капли. В надежде тянули к ним свои руки люди, чтобы смыть прилипшую грязь, но кровью умывались они, что сочилась с неба.

Только дети смеялись. Во все времена, в самые тяжелые моменты жизни, дети смеются. Они не виновны, что их детство совпало с трагическими временами в жизни их народа, и смех их становится моральной поддержкой для их родителей, потерявших, казалось, последнюю надежду.