Ключ-город

Чугунов произнес вполголоса:

— Вот мастак. Ну, давеча с пулеметом справился — понятно. А киношное устройство — оно куда хитрей.

— Не знаешь разве, солдат на все руки мастер.

— Нечего шутками-то отделываться, — насупился комендант.

Бойцов облетел быстрый говор, почтительный и веселый.

— Ну, киномеханик я, — спокойно отозвался Марулин и постучал кулаком по стальным зажимам. Озадаченное лицо Чугунова рассмешило его, и он сказал: — Кинотеатр «Великан» на Петроградской стороне знаешь? Мой театр…

Передвижка опять затарахтела. Зрители расселись по местам. Музыка переливами ударила в стены подвала. Музыка из мира, который стал таким далеким.

Время от времени открывалась дверь и громкий голос вызывал:

— Сергеев, Гаврилюк — на выход!

— Артмастер — на выход!

Звучали поспешные шаги. И снова — тишина, напряженное внимание.

Стены подвала порою тряслись от взрывов. Доносились долгие, захлебывающиеся пулеметные очереди.

«Не наш снаряд, не наша пуля», — мысленно отмечали бойцы. Они не отводили глаз от простыни, заменявшей экран.

Г Л А В А V „ШЕРЕМЕТЕВСКИЙ ПРОЛОМ “

Новую огневую точку Иринушкин и Рыжиков оборудовали в проломе, который назывался Шереметевским. Возможно, при Петре I именно где-то здесь была пробоина в стене, которую сделали бомбардиры фельдмаршала Шереметева.

Вообще все наименования в крепости были приняты по довольно старой штабной карте, хранившейся у коменданта.

Все знали, что квадратная башня на стороне, обращенной к Морозовке, зовется Государевой. В ней на разлапистых петлях покоились полосатые ворота. Такая же полосатая будка стояла чуть поодаль. Будка была разбита снарядом.

Если хорошо присмотреться, можно разглядеть над воротами, в стене белые кирпичи, — они хранят силуэт орла и ключа. Этот выкованный из железа государственный знак крепости когда-то красовался здесь.

Дорога к Государевой башне видна из Шлиссельбурга. Поэтому здесь не ходят. Вход в крепость левее, через лаз. Над этой едва приметной узкой щелью вздымается мрачная Светличная башня, а дальше, под обрушенной кровлей — Королевская.

На стороне, обращенной к Шлиссельбургу, на мысу — Флажная башня; ее основание омывают волны озера. Здесь, на вершине, в старину вывешивался флаг, а ночью — фонарь, чтобы светить проходящим судам.

Дальше, примерно в середине стены и на углу, как окаменелые сторожевые богатыри под шеломами, высятся башни-близнецы. Они носят имена петровских сподвижников Головина и Головкина.

Так вот, новое гнездо для пулемета находилось в Шереметевском проломе, как раз между Флажной и Головкинской башнями.

Пулеметчики устраивали гнездо сами. Для этого пришлось разбирать древнюю кладку.

— Не чаяли прапрадеды, что нам доведется здесь поработать, — шутил Иринушкин.

Валунные глыбы были связаны окаменелым составом. Конечно, ломом или зубилом не так уж трудно выворотить камни. Но пулеметчики опасались стуком привлечь внимание противника. Они разбирали стену руками, иную глыбу расшатывали полдня, прежде чем удавалось вывернуть ее.

После этой работы у пулеметчиков долго кровоточили руки, не приживалась содранная кожа. Зато «точка» получилась на славу. Можно было стрелять из укрытия в глубине пролома. А в горячую минуту выдвинешься вперед, и тогда — размах во все плечо!

Правда, тут уж ты на виду у врага…

Ко времени, очень ко времени заговорил огневой «станок» в Шереметевском проломе.

Гитлеровцы навели наплавные мостки через Новоладожский канал и начали бетонировать блиндажи, удлинять траншеи.

Иринушкин и Рыжиков держали под прицелом эти мостки. Пулеметчики постарались сбить спесь с фашистов. Вскоре они уже не отваживались ходить по бровке.

— Ползать, ползать учитесь, гады! — говорил Иринушкин, и дрожь пулемета передавалась его рукам.

В первые дни Володя внутренне страшился этих минут, когда человеческие фигурки срывались с мостков в воду или падали на землю.

После первого огня, после боевого крещения, возвратясь в землянку, он не мог донести кусок хлеба до рта. Так и улегся голодный на нары, закрылся с головой шинелью, повернулся к стене.

Кажется, один Левченко понимал, что происходит с «мальчонкой». С удивительной братской нежностью тронул его за плечо и прошептал:

— Тю, глупый. Не ты его, так он тебя.

Не ответил Володя. По неписаному уговору среди бойцов не принято было делиться такими думами.

Пожалуй, и в самом деле все обстояло так, как говорил чубатый. Перед глазами пулеметчика плыл обугленный Шлиссельбург. «Не мы звали вас на нашу землю, — мысленно обращался Иринушкин к фигуркам в зеленых шинелях, — вы пришли убивать, жечь. Мы не признаем вас людьми. Умрите».

От этой мысли он становился злым. Злым и метким.

На «огневой» пулеметчики обмениваются короткими, отрывистыми фразами. И если «станок» молчит, их произносят вполголоса.

Только однажды Геннадий Рыжиков закричал во всю глотку:

— Стой! Стой!

Бледный, с перекошенным ртом бросился к Иринушкину, перехватил его руки.

Теперь и Володя заметил, что на мостки поднимаются женщины. Они несли лопаты. Женщины жались друг к другу и смотрели на крепость. За ними шли солдаты с автоматами на ремнях.