Ключ-город

Марулин на своем солдатском веку видел немало убитых и к смерти относился просто, она каждого подстерегает. Но повешенных видел впервые. Все плыло у него перед глазами.

Кто вы, простившиеся с жизнью в глухой час на соборной площади? Коммунисты или комсомольцы? Рабочие с Судоремонтного? Или матросы-речники? Шлиссельбургские жители, которые не могли смириться с неволей? Прощайте, родные, безвестные!

Тишина вокруг.

Из толпы бойцов кто-то выбежал, кинулся к пулемету. Но не успел схватиться за рукоятки. Товарищи оттащили его прочь.

Валентин Алексеевич не разглядел лица красноармейца. Тот уткнулся лбом в камни. Спина его горбилась, плечи тряслись.

И такое комиссар видел на войне впервые… Он думал: разговор с бойцами откладывать дольше нельзя. Разговор должен состояться сейчас, немедля.

Собрания в крепости, как и повсюду на передовой, были не в обычае. Комиссар обошел всех красноармейцев, и отдыхавших, и стоявших на посту.

О чем говорил он? О том, что впереди тяжелые сражения и надо хорошо подготовиться к ним. Пусть никто не упрекает себя в бездействии. Надо крепко вцепиться в этот островок, вцепиться так, чтобы никаким снарядом, никакой бомбой нас не выбили отсюда. Перед нами, лицом к лицу — враг. Нужно выяснить, где у него пушки, где пулеметы, где штабы. Стрелять по цели наверняка.

Комиссар говорил о том, что война требует не просто удара, но умного удара. Нужно сковать перед крепостью возможно большие силы противника.

И снова, снова о том же: готовиться, наблюдать, ждать приказа.

Бойцы слушали, но старались не смотреть в глаза комиссару. Степан Левченко заметил сочувственно:

— Разве ж мы не понимаем?

Комендант велел радисту вызвать штаб дивизии. Оттуда ответили, наверно, в десятый раз:

— Проверьте расчеты. Ждите приказаний…

__________

Утром семнадцатого сентября гарнизон крепости был поднят «в ружье». Пулеметчики неторопливо заправили патронные ленты. Командиры расчетов покрикивали на номерных. Стрелки́ на стене, артиллеристы у пушек говорили:

— Опять тревога для примера. Известно, наведем пушки, возьмем прицел, а тут и отбой поспеет.

По телефону с башни Головкина назвали цель и координаты пристрелки. В стволы плотно легли стальные туши осколочных снарядов. Заработали маховички наводки. Все ждали привычную команду: «Отставить!». Но она не последовала.

На огневых точках, сначала у артиллеристов, потом у стрелков и пулеметчиков, появился комиссар. Сосредоточенно серьезный, он немногословно поздравил бойцов с получением боевого приказа.

Телефонисты прижали трубки к ушам. Все слушали командный пункт, слушали башню Головкина.

— Огонь! — Негромкое, короткое, на выдохе произнесенное слово. Его приняли на стенах, на валу, у ворот. Дружно заухали орудия. Словно горох на железном листе, зачастили пулеметы.

— Огонь! Огонь! Огонь! — срывая голос, командовали сержанты у своих пушек.

Валентин Алексеевич заметил потное счастливое лицо Андрея Зеленова. От его обычной неуклюжести и следа не осталось. Он кричал наводчику поправку и взмахивал рукой. При каждом взмахе пушка выбрасывала пламя и ствол, дрогнув, откатывался.

Пулеметчики стреляли с последнего этажа главного корпуса. Здесь Валентин Алексеевич задержался. Из окна виднелась бровка Новоладожского канала. Вся она была окутана дымом и пылью. На краешке пулеметных дул не угасал яркий огонек. На разогревшихся кожухах чадила краска.

Марулин вглядывался в крайние улицы города. Они как будто вымерли.

Внезапно он ощутил, что в громовой музыке боя не хватает чего-то, снизилась она на полтона. Оглянулся и приметил, что крайний пулемет беззвучен. Кинулся туда. Молоденький первономерной хватался то за ленты, то за гашетку. Неловко и медленно, страшно медленно осматривал замок.

Валентин Алексеевич скинул шинель и, обжигая руки о горячий металл, начал разбирать пулемет.

Вдруг послышался разъяренный голос прибежавшего Чугунова:

— Какого черта молчит пулемет?

Марулин не ответил. Он был углублен в работу. Только когда «станок» снова зарокотал и первономерной словно припаял ладони к рукояткам, комиссар спросил коменданта:

— Чего кричишь?

Но Чугунов уже не кричал. Он удивленно смотрел на Марулина.

— Ловко с пулеметом управляешься.

Комиссар усмехнулся:

— С этой штуковиной я всю финскую протопал.

Чугунов облапил его за плечи, тряхнул.

— Здóрово, комиссар. Ох, здóрово!

Они оба, теснясь плечами, высунулись из окна. За Невой проблеснуло, сникло и снова разлетелось пламя. Противник молчал. Вихрь снарядов и пуль, неожиданно в упор брошенный в лицо, ошеломил его.

В крепости знали, что это молчание ненадолго. Скоро, может быть, через час или раньше, придет ответ с того берега. Но все были возбуждены, веселы.

Валентин Алексеевич прислушался к разговору у ближнего пулемета.

— Ну, теперь держись, осерчают фашисты! — кричал первый номер второму.

— Хрен с ними! — равнодушно откликнулся тот. — Ответим. За нами не пропадет.

Шлиссельбургская крепость вступила в бой.

Г Л А В А IV ПОД ОГНЕМ

Со всей дивизии в гарнизон крепости набирали добровольцев. Сборным пунктом для них был назначен лоцманский домик в Шереметевке.