Ключ-город

Но вдруг заметил на шинели ремни крест-накрест, выпрямился, козырнул.

— Виноват.

Так как незнакомый командир не рассердился, а, напротив, дружелюбно улыбнулся, боец принялся словоохотливо объяснять:

— Придумали мы из этой бочки печурку соорудить. Дыру пробьем, приладим трубу, пускай греет… А вы к нам, товарищ командир, на время, или как?

— Я к вам комиссаром назначен.

— Ну, на постоянно, — вздохнул чубатый, — хлебнете вы здесь лиха.

— Вместе хлебать нам это лихо.

— Что и говорить, вместе, — рассмеялся боец.

Марулин помог ему плотнее пристроить бочку на плече.

— Зовут-то как?

— Левченко Степан, — ответил красноармеец и двинулся осторожными, цепкими шагами.

Заботы сразу обступили комиссара. По ночам в крепость переправляли оружие и боеприпасы. Ими занимался комендант: распределял по взводам. Хлеба и продуктов прибывало маловато. Вопросы питания взял на себя Валентин Алексеевич. Он вместе с бойцами обшарил все складские помещения. Пожива оказалась не велика. Тогда внимание Марулина привлекли огороды. Посажены они были старой охраной складов.

Грядки внутри крепости красноармейцы обобрали быстро. Зато с теми, которые находились на валу, за стенами, пришлось повозиться: огород на виду у врага.

Ночью бойцы выползали на вал. Лопаты с собой не брали, чтобы стука не было. Руками снимали кочаны капусты, вырывали картошку. Рогожные мешки тащили в ворота волоком.

Продовольственная каптерка понемногу заполнялась.

Вообще капитан Чугунов охотно принял распорядок, предложенный комиссаром:

— День твой, ночь моя.

По ночам Марулин следил за переправой, проверял посты.

В «нолевое время» (так в крепости называли время после двадцати четырех) комиссар поднимался на наблюдательный пункт в башню Головкина.

Ему памятно было неожиданное чувство страха, которое он испытал, когда шел сюда впервые. И сейчас в полной темноте нащупывал ступени, хватался руками за холодные, замшелые стены. Что-то вдруг заметалось перед ним — зверек или птица, задело плечо, скользнуло по лицу.

Воздух был затхлый, душный. Подъем казался непомерно долгим. Вдруг посвежело, в обрушенных проемах проглянули звезды. Наконец-то вершина башни.

Дежурный, уступая комиссару место у амбразуры, спросил:

— Не напугали вас летучие мыши? Живут, никак не выкурить…

На наблюдательном дежурил Андрей Зеленов, неизменно спокойный, широкоплечий артиллерист. Он говорил тихо и двигался тихо.

На высоте погуливал ветер. Марулин прислушался к то нарастающему, то стихающему гулу.

Шлиссельбург вначале показался ему сплошной темной массой, чуть виднелись очертания крыш. Пришлось подождать, когда глаза освоятся с темнотой.

Зеленов передал бинокль и сказал:

— Не пойму, что там такое, товарищ комиссар.

В большом доме на улице, которая выходила к набережной, часто открывалась дверь. Светились неплотно занавешенные окна.

— Вероятно, офицерский клуб, — определил Марулин.

Зеленов потоптался на месте от холода. Повернулся к комиссару, сказал, растягивая слова:

— Вольно живут, сволочи, не хоронятся. А мы на своей земле на цыпочках ходим.

Внимание Марулина было сосредоточено не на городе. Он смотрел прямо перед собой, вниз. Там, на узкой и длинной земляной косе, которая отделяла Новоладожский канал от Невы, происходила скрытная, но усиленная работа. Видимо, строились укрепления, траншеи, блиндажи. Фигуры в шинелях двигались на фоне более светлой воды.

На войне ночь — горячее время.

Перед рассветом комиссар зашел еще к пулеметчикам, поставившим свой станковый пулемет, или, как они говорили, «станок», в воротах Государевой башни. Побывал и у связистов, которые налаживали через протоку подводный кабель на правый берег.

Возвращаясь к себе, комиссар думал о словах, сказанных артиллеристом. Не только у Зеленова — у многих такие мысли. Видеть врага и бездействовать — обидно.

Нет, нельзя оставить слова артиллериста без ответа. Если не сегодня, то завтра надо напрямик поговорить обо всем с людьми… Чугунов спал одетый, в сапогах, на досках, брошенных на ржавую сетку кровати. Марулин растолкал его и сам улегся на пригретое место.

Ему казалось, что только он успел сомкнуть веки, как услышал, что его зовут. Вскочил, схватил автомат, висевший у изголовья.

Около кровати стоял Левченко.

— Ну и здоровы вы спать, товарищ комиссар. Уж я вам в самое ухо докладывал. Капитан Чугунов наверх просит.

Выйдя из комнаты, Валентин Алексеевич зажмурился. Ломило глаза. День был яркий. Осеннее солнце светило щедро.

На стене у прикрытия сгрудились красноармейцы. Комендант стоял, сведя руки за спину. Валентин Алексеевич подумал: «Отчего у него пальцы так быстро движутся?» И вдруг заметил, что все держат шапки в руках и смотрят на Шлиссельбург.

Марулин встал рядом с капитаном и услышал его слова, процеженные сквозь крепко стиснутые зубы:

— Взгляни, что делается!

Наискосок, за рекой, у белых стен собора были врыты в землю четыре виселицы. На тугих веревках раскачивались четыре трупа. Руки у них связаны, вытянутые ноги казались неестественно длинными. Среди казненных — женщина, ее распущенные волосы прикрывали плечи.

По соборной площади расхаживали часовые в зеленых шинелях.