Ключ к сердцу Майи

– Я была обязана спросить, – пробормотала я враждебно. Черт, надо держаться. Достала телефон? Молодец, теперь включи диктофон, осторожнее, не задень трещину на экране. Циферки на экране должны побежать вперед. Что такого для тебя поговорить еще с одним говнюком, который тебя не уважает и считает, что ты занимаешься полной ерундой? Да ты с такими дело имеешь каждый божий день, разве нет? Какие только поганцы не попадаются среди клиентов психолога, и ничего, справляемся. Находим подход. Может быть, и тут…

– Итак, что вы хотите знать о моей книге? – спросил он и посмотрел на меня своими темными, отечными глазами.

Ведь некрасив же, совершенно некрасив, но харизма есть. Впечатляет. Я подумала – взять вот так и спросить, что, мол, хочу знать, как и зачем вы украли свою книгу у моей подруги. И посмотреть, что будет.

– Как вы думаете, Иван, вы бы смогли убить человека? – спросила я вдруг и буквально почувствовала обжигающий Фаин взгляд.

– Что? Почему вы спрашиваете о таком? – нахмурился Кукош.

– Смогли бы вы, так же, как герой вашей книги, – убить кого-то? Не в воображении, а в реальной жизни – того, кто, по вашему мнению, не заслуживает жить?

– Хм, – опешил Иван, а затем кивнул. – Должен признать, этого вопроса я не ожидал. Так вы читали книгу?

– Да, конечно.

– Вовсе и не конечно. В большинстве случаев журналисты ничего не читают. Они все – непризнанные гении, думают, что видят всех насквозь, а сами только ищут, где бесплатно кормят ватрушками.

– Так как насчет убийства? – напомнила я.

– Ну, тут уж вы должны понимать – это только вымысел. Философское рассуждение о том, что не так с нашей планетой.

– Я понимаю, и все же… преступление остается преступлением. И труп под мостом смотрит вслед. Способны вы лично на преступление? – спросила я и краем глаза заметила, как из-за Кукошевой спины Файка строит рожи и таращится на меня, словно хочет меня заткнуть или убить, или и то и другое вместе.

– Преступление – и наказание, – улыбнулся Кукош. – А сами вы как считаете?

– Я уверена, что при определенных обстоятельствах любой из нас способен совершить преступление.

– Даже вы?

– Да. Впрочем, чтобы заставить меня перейти черту, потребуется серьезное давление. А вы? Как вы оцениваете важность законов человеческих? В вашей книге главный герой отрицает их, вполне по-раскольниковски. Эта ваша личная авторская позиция?

– Я глубоко порицаю насилие, – сказал он.

– Это странно, – задумчиво пробормотала я. – Потому что ваша книга противоречит этому. Особенно финал.

– В этой контрверсии и есть весь фокус, и я удивлен, что вы не поняли этого. Иногда, чтобы заявить о своей позиции, необходимо что-то разбить. Швырнуть вазу в кирпичную стену.

– Или кого-то убить, – улыбнулась я. – Скажите, что вы чувствовали, когда писали сцену первого убийства? Как вам удалось пройти по такой тонкой грани между сумасшествием и поисками справедливости? Для большинства людей убийство – это табу, грех, нечто противоестественное, но вы в какой-то степени даете своему герою карт-бланш. Чувствуете ли вы персональную ответственность за возможных последователей вашей философии.

– Ничего себе вопрос, – улыбнулся Иван. – Прямо накладываете на меня печать создателя.

– Хотите сказать, я бросаю в вас камень? С чего началась идея «брошенных камней»? – спросила я, но теперь вопрос не показался Ивану – и мне – таким уж скучным и банальным. – Что стоит за этой идеей? Ваш способ бороться с насилием, призывая к нему?

– Не стоит воспринимать все буквально. Я не зову на баррикады, не собираюсь никого «вешать на столбах». Но, если вдуматься, почти невозможно сказать, что идет первым, курица или яйцо. Кто управляет чем – я идеей или она мной? Книга – это прежде всего история, и, работая над ней, ты отдаешься незримому потоку, ты подчиняешь себя этой истории, ее логике, атмосфере, какой бы неприглядной она ни казалась.

– А вам самому нравится эта книга? Вы читали ее? Я имею в виду, перечитывали ее после того, как она была завершена?

Кукош не ответил и долго, неприятно долго смотрел на меня. На этот раз я выдержала его удар. Я пыталась понять, мне стало всерьез интересно, что такого он нашел там, в книге, что решил ее присвоить. Оставить ее в веках под своим именем.

– Я? Лично мне? Как может нравиться или не нравиться собственное творение создателю, ведь это же – как говорить о детях. – Иван явно снова уходил в обобщения, скрывался от меня за красивыми словами, возможно, позаимствованными из каких-нибудь своих ролей. – Разве можно судить своих детей?

– Но их можно любить! А что ваши дети сказали о книге? Что сказала ваша жена?

Иван шумно выдохнул, затем встал, прошел через всю комнату к темной кухне, налил себе воды из-под крана, выпил, но нам ничего предлагать не стал. Он как будто взял паузу, используя воду как повод повернуться к нам спиной. Затем он обернулся и посмотрел на меня взглядом строгого, но справедливого судьи. Я бы не удивилась, если бы в его руке прямо сейчас оказался камень.