Ключ от этой двери (СИ)

– Так и есть!

Арка гулко и весело вернула Аяне эти слова, они пометались немного между прохладных камней и остались на них, прилипнув, прирастая незримыми отпечатками, неощутимыми наслоениями, и, выезжая на освещённую ярким солнцем последних дней июля улицу Мильдет, Аяна твёрдо знала, что это правда. Та история закончилась.

Дорога не может только уводить откуда-то. Она одновременно и ведёт тебя к чему-то ещё. Иллира сказала это Верделлу, а Верделл – Аяне. Это звучало немного иначе, но смысл был такой. Он не мог быть иным.

Ташта нёс её рысцой по глухо откликающимся камням мостовой, и тёплый ветер касался её лица, становясь чуть прохладнее в этом движении. Она свернула к порту и проехала вдоль всей пристани, любуясь на корабли, гордо протыкающие мачтами синеву неба, как её игла протыкала ткань вышивки, и на сверкающую, искрящуюся воду, подобную той, что наполняла её сердце, переливаясь через край, поднимая мурашками волоски на теле. Аяна ехала, слушая возгласы, плеск, крики чаек, скрип лебёдок и хлопанье полосатых холщовых навесов над палатками торговцев у каменной стены.

Мощёная, ровная дорога берега кирио постепенно нагревалась. Она остановила Ташту, спрыгнула и стащила сапоги, всей ступнёй ощущая жар солнца, накопленный и спрятанный в этих плотно подогнанных камнях, уложенных какими-то древними строителями, чьи имена были затеряны в веках, но дело чьих рук продолжало оставаться частью мира, который, в свою очередь, был сейчас частью Аяны, наполнял её грудь, согревал её ступни, заставлял её сердце биться чуть чаще, но и сам постепенно менялся, преобразовывался от её присутствия в нём. Это было удивительное ощущение. Она шла, замирая, в запахе трав и пении всех окружающих её живых существ, в ликующем хоре населяющих этот мир маленьких душ, что пришли наполнить его собой, немного изменив, и уступить место следующим, и снова, и снова, и каждый раз – всё так же, но уже немного иначе.

Туфли полетели через забор, и Аяна, потея в платье поверх зелёных штанов, мягко приземлилась в стриженую траву в дальнем углу сада. Она брела босиком, причмокивала Таште, и тот шёл за ней, легонько стуча копытами по тропке, подходя к воротам.

– Д...доброе утречко, – выдавил Томилл, пятясь от Аяны.

– Здравствуй, Томилл, – сказала Аяна. – У тебя солома застряла в волосах. Можно, я тебя коснусь?

Томилл шарахнулся и нахмурился, но, видно, застыдился своего страха, поэтому кивнул. Аяна подошла к нему и осторожно вытеребила соломинки из его вихров, приглаживая их.

– Ты очень симпатичный, – сказала она. – Повезёт же какой-нибудь девчонке!

Томилл стоял, открыв рот и краснея, но прижатые уши Ташты заставили парня очнуться и отскочить. Аяна шла в дом, провожаемая его ошарашенным взглядом.

Она спустилась по лесенке на женскую половину катьонте и переоделась, сменив рубашку на нижнее платье, а сверху накинула синее, не зашнуровывая.

– Аяна, ты там?

– Заходи, Саорин.

– Доброе... Аяна! Это правда?!

Саорин смотрела на рубашку и камзол, которые валялись на кровати.

– Что? – подняла глаза Аяна.

– Ты... Илойте сказал, что Анвер вчера изувечил безумного кира...

– Его зовут кир Конда. Я не увечила и не убивала его. И он не безумен. Саорин, всё в порядке. Я метнула одну штуку и задела ему ухо. Я извинилась.

– Илойте сказал, что ты отрубила ему ухо! – воскликнула Саорин, сжимая передник. – Вот же олух! Вот я ему задам, когда проспится!

– Проспится?

– Он пришёл под утро, абсолютно пьяный, и сказал, что они оплакали тебя... То есть Анвера. Он сказал, что ты напала на бе... кира Конду и отрубила ему ухо. Все почему-то поверили.

Аяна вздохнула.

– Да с чего...

Она вдруг вспомнила то, что Конда рассказывал ей, и нахмурилась. Боль за то, что он пережил, тупой иглой ткнула под ребра.

– Ладно. Нет. Все целы, никого оплакивать не надо. Завтрак есть?

– Есть.

– Я возьму наверх?

Аяна шла по лестнице с миской каши, ведя глазами по аккуратному, равномерному, стройному ряду балясин, светлых, сливающихся в узор, своей чередой на фоне тени за лестницей напоминающих сплетённые пальцы рук, тёмные и светлые.

Расписная штукатурка женской половины уже нагрелась и ощутимо распространяла тепло.

– Гели, можно, я сниму это верхнее платье?

Гелиэр лежала на гладком прохладном покрывале, раскинув руки и ноги. Она кивнула.

– Опять эта жара, – сказала она. – Видана говорит, к вечеру будет слегка попрохладнее. Что это у тебя?

– Это каша с ягодами. Я голодная. А ты завтракала?

– Нет. Я волнуюсь.

– Гели, твой отец сказал, что предложение не отменить. Когда будет твой праздник?

– Моя свадьба? Я не знаю. Сначала должно прийти подтверждение. Запрос отправили в Карадо, наш род зарегистрирован там. Пока дойдёт письмо, пока вернётся... Это такая тягомотина.

– Да уж точно. Погоди, – нахмурилась она. – Откуда у тебя это слово? Это слово не приличествует кирье.

– От тебя. Аяна, что с тобой? Ты хмуришься или улыбаешься?

– И то, и другое.

Аяна лежала на ковре и смотрела, как занавеска взлетает крылом призрачной птицы, цепляясь за опору балдахина кровати.

– Чем займёмся? – спросила она, не поворачивая головы.

– Я не знаю.