Ключ от этой двери

– Да. А как иначе? Сокровище пути. Ты моё сокровище, а он – моя драгоценность, – Конда посмотрел на кроватку. – Я не думал, что после меня останется хоть что-то, но ты подарила мне надежду и вернула мне мечту. Я оживаю. У меня есть, ради чего жить. Правда, я до сих пор боюсь моргнуть... Аяна, что с твоими документами? Я говорил с Иллирой, но она путается.

– Бинот написал мне попечительский лист, доверенность, рекомендации и отправил запрос на регистрацию рода. Мне нужно будет прийти с семерыми свидетелями и поклясться, надев бороду, что у меня нет рода на этой земле. Правда, у меня нет никаких других документов, ни Фадо, ни любых других, только одна рекомендация из деревни возле Тэно... И я не знаю, как вообще это всё делается. Я вообще уже сомневаюсь, что это возможно. Запрос отправляли ещё в апреле, а завтра уже август, и ничего так и не происходит.

– Поцелуй меня, пока ты без этой своей странной бороды. Ты не знаешь, зато я знаю. А если что-то не знаю, придумаю на месте. Всё возможно, любовь моя, ондео, если мы этого захотим. Какое родовое имя ты выбрала?

– Мне подарил его мой друг, тот, что писал пьесы для труппы. Он сказал, моё имя – Нелит.

Конда медленно придвинулся к ней, взял за подбородок, заглядывая в глаза, и поцеловал.

– Ты в очередной раз изумляешь меня. Где ты нашла таких друзей? Твой друг – толкователь пророчеств? Ондео, а теперь и свет во тьме...

– Что? Что ты имеешь в виду?

– Он подарил тебе родовое имя, которое означает "Свет во тьме". Не-лит. Тьма, озарённая светом.

– Я думала, темнота – это "омэ".

– Это не та темнота. "омэ" и "ома" – это туман или мгла. А "нок" и её производное в сложных словах "не" – это вечная ночь, лежащая за порогом жизни и отрицающая её. Это связано ещё и с понятием вечной ночи и зимы, которая наступила после того, как тело дракона упало на мир, погасив солнце на долгие годы. Когда небо очистилось, первым, что проросло и зацвело в мире, были лозы нокты. Нок-та. "Нок" и "тафие". Ростки из темноты. Почему тут всё ею увито, как думаешь? Нокта – символ того, что скрепляет камни, символ победившей любви к жизни, пробуждающейся из мрака, которая расцветает весной, и аромат её сильнее всего по ночам, а знаешь, почему?

– Я вижу это у тебя в глазах. Но сейчас уже почти утро.

– Я думаю, сейчас ещё ночь. Ты не переубедишь меня.

Его кожа была горячей, такой же, как она помнила. Он лежал, обнимая её, прижимаясь к её виску, и тёмная борода щекотала шею, перепутываясь с её волосами. Птички пасси за окном начинали свою утреннюю возню, но шевелиться не хотелось, хотя Аяне постепенно становилось жарко.

– Ты пахнешь, как и прежде, – прошептал он ей прямо в ухо. – Так же, но немного иначе. Ты знаешь, что со мной было из-за этого запаха?

– Нет, – прошептала Аяна, почёсывая ключицу, в которую упирались колючие волоски его бороды. – Что?

– Я вернулся на Венеалме и после всех этих баек про ондео понял, что опять... дурею, поэтому, от греха, выехал из города, чтобы проветриться и не натворить дел. За городом я увидел странного человека на лошади, который нёсся без седла и поводьев в жарком мареве, в зелёном камзоле, и хотел догнать, но Арчелл остановил меня, потому что решил, что у меня опять припадок. Я и сам так решил.

– Около рощ олли? – спросила Аяна, поворачиваясь к нему. – Несколько дней назад? Это была я. Я собирала полынь, чтобы сплести ошейник для Ишке. У него были блохи.

– Я и вспомнил тебя. У нас никто не ездит без поводьев и седла. Я вернулся в дом Пулата и зашёл в свою комнату, и там почувствовал тот запах, который был у вас в доме, им у вас пахли все простыни и подушки, а ещё – твой собственный, вот этот, который я сейчас вдыхаю. Я думал, что безумие окончательно поглощает меня.

– До того, как поехать за полынью, я заходила к Мирату, но мы чуть не наткнулись на каких-то кирио в коридоре. Като втолкнул меня в твою комнату. Я потому и зашла туда же вчера... Я была в твоей рубашке. Като спросил, чем от меня так несёт. Тут многим не нравится этот запах... Я искала духи, напоминающие о доме, но тут у вас совсем другие запахи. И похожего на твой я тоже не нашла. Я хранила твою рубашку под струнами кемандже, приглушая громкость звука, а рядом лежала ветка купресы.

– Думаю, после стольких лет эта рубашка не моя, а твоя.

– Она мне очень велика. Согласна считать её нашей.