Ключ от пианино

Бесчисленные купания в обмелевшем затоне чередовались там с дуракавалянием на веранде, где я читала подшивку журналов «Юность», ежегодник «Мой сад» и собрание сочинений Лескова. Вокруг меня были одни лишь стрекозы и козы. Тоска моя по Верману достигла умопомрачительных размеров: я только и могла, что рисовать заветный вензель на гладком песке около купальни и, точно лесковская Грушенька, шататься по всем лугам и покосам, да звать его там в безумной надежде, что авось ветер в поле услышит и передаст – кому, куда, я не знала, но надо было  как-то от наваждения избавиться.

В такое лето и появился Азамат со товарищи на рыжем диком пляже, чуть повыше хлипких купальных мостков, где они решили разбить палатку и развести костер. Поскольку наш дом был к палатке ближе прочих, Азамат постучал в калитку и попросил спички. Вслед за спичками для каши из топора потребовались: соль, перец, лаврушка, и в конце концов: приходите, Анюта, будет шашлык и гитара у костра. А кто играет на гитаре, интересно знать. Ну, если вам интересно знать, я играю немножко, – и улыбка его, та самая, что жила в моей памяти где-то рядом с заоблачным люрексом чужого бального платья, вдруг заставила меня принять приглашение.

Играл он так себе, но и конкурентов в исполнении вечерней лирики у него, как быстро выяснилось, не было. Остальные трое совсем не брали в руки гитару, только, к сожалению, подпевали в особо душещипательных моментах. Репертуар шел в основном про неразделенную любовь, многолетнюю разлуку и монотонный дождь, да еще исполнялась на бис битловская Oh, Girl, которую Азамат многозначительно посвятил «столичной гостье».

– Какая же гостья, – возразила я. – Я, наоборот, вернулась на родину.

– Ну, неважно, – сказал Азамат. – Главное, что в песне поется о красивой девушке.

И потом, при театрально–круглой луне, виртуозный гитарист и красивая девушка обменялись номерами телефонов – коротенький огрызок его номера, простого и правильного, как таблица умножения, до сих пор иногда всплывает в памяти: 12-36. Алло-центральная, алло, Анька, это я, завтра на мотоцикле кататься будем?

***

Катались на мотоцикле по главной косогорской улице, которая вела прочь от города в поля и перелески. Доезжали до странного места, под названием Усад, где росли ничьи райские яблочки и люди топили бани по субботам: там хорошо было спешиться и съехать, как на салазках, по мягкому красному отвесному берегу к притихшей вечерней воде, расстелить полотенце, бросить на него сумку и одежду, уплыть на закат по течению…

Объезжали сады друзей, здоровались с тетями Клавами и дядями Ванями, собирая их веселую пеструю дань: землянику, вишню, яблоки, наскоро обломанные цветы. Как только смеркалось, шли танцевать: танцплощадка была кое-как отгорожена железным забором от парковых сосен и колючего шиповника – недалеко от холма, где я падала и ревела на лыжной трассе в суровую школьную пору.

Какая там теперь была молодая, душистая, ласково-мягкая трава! Танцующие, держась за руки, топтались на месте, подпевая громкой хороводной плясовой, и распадались на пары под заключительные медляки, а мы с Азаматом оставляли всех и уходили целоваться на окраину, где пели петухи и блеял козленок, и так пахло деревней, что вот спросите меня сейчас – ах, спросите, – что такое первая любовь, и я скажу: да все то же, выцветший сарафан барышни-крестьянки, теплое серебро садовой скамьи, заросли лебеды, влажные, развившиеся от недавнего купания волосы, лобзания юной четы.

Господи, никто не спрашивает!

Никто не переворачивает жадно страницу. Никто не говорит: ну, напиши еще что-нибудь, чего замолчала. Расскажи еще.

***

…И я строчила ему из Косогоров эти выпрошенные им письма, а просил он иногда прямо в утреннем эфире, который по-прежнему аккуратно вел с шести до десяти, хотя теперь уже и не каждый день. И я знала, твердо знала, как знает любой сумасшедший, что эта бархатная студийная тишина именно для меня раскалывалась вдруг громовыми словами: «…люблю тебя, жду тебя – напиши мне об этом». Но поскольку дальше моментально начинались завывания электрогитар и Верман, отпетый скоморох, добавлял под веселый гогот напарника: «…так или примерно так мы можем перевести первые строки хита горячей двадцатки, Smells like teens spirit…», то все коллеги думали, что это просто очередное эксцентрическое вступление любимца публики к его непростой музыкальной программе.

Письма, впрочем, хлынув от меня к Верману в августе, пережили бурную фазу половодья и постепенно иссякли, высохли – задолго до того, как Азамат развел костер на бережку рядом с нашей дачей, а именно − как только нам с Верманом стало можно видеться. И в тот первый, тяжелый и длинный московский год мы виделись раз пять.

Да нет, чего там, именно пять.

Каждая встреча с тобой прожигала меня насквозь, выжигала в памяти собственную дату – точно так же, как вот сейчас шипит и жадно вгрызается в дерево этот тоненький, раскаленный докрасна карандаш для выжигания, который держит в руках дочь.