Ключ Сары

Мне так хотелось услышать голос Чарлы, она так тепло и ласково восклицала «Hey!»[31], когда я звонила. Чарла никогда не ладила с Бертраном. Оба притворялись с переменным успехом. Так повелось с самого начала. Я знала и о том, что Бертран думает о Чарле. Красивая, блестящая, напористая, феминистка и американка. А для нее Бертран был надутым лягушатником, суперобаятельным шовинистом. Чарлы мне не хватало. Ее честности, ее смеха, ума. Когда я уехала из Бостона в Париж, она была еще подростком. Поначалу я прекрасно обходилась без младшей сестры. Но теперь наша удаленность друг от друга угнетала меня. Как никогда.

– Хм, – отвлек меня мягкий голос Бамбера, – мы, случайно, не проскочили съезд?

Он был прав.

– Черт! – воскликнула я.

– Не дергайся, – успокоил меня Бамбер, возясь с картой. – Можем свернуть на следующем.

– Прости, я немного устала, – проворчала я.

Он мило улыбнулся и ничего не добавил. Я очень любила в нем это качество.

Мы добрались до Бон-ла-Роланда – маленького скучного городка, затерянного в пшеничных полях. Решили оставить машину на центральной площади, где высились мэрия и церковь. Прошлись по улицам. Бамбер сделал несколько фотографий. Народу было мало. Мне это бросилось в глаза. Унылое безлюдное местечко.

Я читала, что лагерь располагался в северо-восточных кварталах, а на его месте теперь стоит технический лицей, построенный в шестидесятых годах. В свое время лагерь находился в трех километрах от вокзала, в противоположном направлении, а значит, депортированные семьи были вынуждены пройти через центр города. Должны же найтись люди, которые помнили об этом, сказала я Бамберу. Люди, которые видели бесконечную вереницу, тяжело шагающую у них под окнами или прямо перед ними.

Вокзал был заброшен. Его перестроили и превратили в детские ясли. Какая ирония! В окнах были видны красивые разноцветные рисунки и плюшевые зверята. Группа малышей резвилась на игровой площадке справа от здания.

Молодая женщина лет двадцати с младенцем на руках направилась к нам и спросила, может ли она чем-то помочь. Я объяснила, что я журналистка и собираю информацию о бывшем концлагере, который находился на этом месте в сороковые годы. Она никогда о нем не слышала. Я указала ей на доску, висящую над входом в ясли.

В память о тысячах еврейских детей, женщин и мужчин, которые с мая 1941 г. по август 1943-го прошли через этот вокзал и лагерь для интернированных в Бон-ла-Роланде, прежде чем их депортировали в лагерь смерти Освенцим, где они были убиты. Не забудем никогда.

Она пожала плечами и улыбнулась мне, словно извиняясь. Она не знала. В любом случае она была слишком молода. Это случилось еще до ее появления на свет. Я спросила, приходят ли люди посмотреть на мемориальную доску. Она ответила, что ни разу никого не видела с тех пор, как начала работать здесь в прошлом году.

Бамбер сделал фотографию, пока я обходила белое приземистое здание. С любой точки вокзала еще можно было прочесть название городка. Я перегнулась через ограждение.

Старые ржавые железнодорожные пути заросли сорной травой, но по-прежнему находились здесь, со своими деревянными шпалами. По этим теперь заброшенным рельсам множество поездов уходило непосредственно в Освенцим. Сердце мое сжалось. Мне вдруг стало трудно дышать.

Отсюда пятого августа сорок второго года эшелон № 15 повез родителей Сары Старзински прямиком к смерти.

В эту ночь Сара спала плохо. В голове звучали крики Рашель. Где она сейчас? Как себя чувствует? Кто-нибудь занимается ею, помогает выздороветь? Куда увезли все еврейские семьи? А ее мать? Отца? И всех детей из лагеря в Бон?