Ключ Сары

– Прошу вас, не пытайтесь меня остановить, – пробормотала Сара, краснея. Она была и счастлива, и раздосадована тем, что они пошли за ней следом.

– И не собирались! – улыбнулся Жюль. – Совсем наоборот, маленькая упрямица. Мы идем с тобой.

Под палящим солнцем мы двинулись по дороге к кладбищу. Меня вдруг замутило, и пришлось остановиться, чтобы как следует продышаться. Бамбер заволновался. Я успокоила его, сказав, что это просто недосып. У него опять закрались сомнения, но он воздержался от комментариев.

Кладбище было небольшим, но мы потратили много времени, пока нашли то, что искали. Мы уже готовы были махнуть рукой, когда Бамбер заметил булыжники на одной из могил. Это такой еврейский обычай. Подойдя к белой гладкой стеле, мы прочитали:

Через десять лет после своего заключения в лагерь бывшие депортированные евреи возвели этот памятник, чтобы увековечить память о своих мучениках – жертвах гитлеровского варварства. Май 1941-го – май 1951-го.

– Гитлеровское варварство! – сухо заметил Бамбер. – Как будто французы тут вообще ни при чем.

На срезе могильного камне было написано множество имен и дат. Я наклонилась, пытаясь прочесть. Судя по датам, речь шла о детях. О детях, умерших в этом лагере в июле и августе сорок второго. О детях Вель д’Ив.

Я никогда не сомневалась в реальности того, что прочла об облавах. И все же этим прекрасным весенним днем, склонившись над могильным камнем, я была потрясена. Потрясена реальностью произошедшего.

В это мгновение я ясно поняла, что мне не будет ни покоя, ни мира с самой собой, пока я не выясню, что случилось с Сарой Старзински. И то, что семейство Тезак так тщательно от меня скрывало.

Вернувшись в центр города, мы наткнулись на старика, который еле волочил ноги, но тащил корзину с овощами. Ему было не меньше восьмидесяти. Лицо у него было круглое и красное, а волосы совершенно белые. Я спросила его, может ли он показать, где находился бывший лагерь. Он подозрительно оглядел нас.

– Лагерь? – переспросил он. – Вы хотите знать, где был лагерь?

Мы кивнули.

– Никто никогда не спрашивает про лагерь, – пробормотал он, теребя лук-порей, торчащий из корзинки. Он старательно отводил от нас взгляд.

– Вы знаете, где это? – продолжала настаивать я.

Он закашлялся:

– Конечно знаю. Я всегда тут жил. Когда я был ребенком, то ничего про лагерь не знал. Никто об этом не говорил. Делали вид, будто его вовсе нет. Знали, что это связано с евреями, но не смели задавать вопросы. Слишком уж боялись. Поэтому в чужие дела не лезли.

– Вы помните что-нибудь особенное про этот лагерь? – спросила я.

– Мне было пятнадцать лет, – начал он. – Я помню лето сорок второго, толпу евреев, которые шли с вокзала по этой дороге, прямо здесь. – Он ткнул узловатым пальцем в широкое шоссе, на котором мы стояли. – Авеню де ла Гар[32]. Полчища евреев. Однажды мы услышали сильный шум. Страшный шум. А ведь мои родители жили далеко от лагеря. И все равно было слышно. Вой стоял во всем городе. Это длилось целый день. Я услышал, как мои родители переговариваются с соседями. Говорили, что матерей разлучили с детьми. Зачем? Никто не знал. Я видел, как группа еврейских женщин шла к вокзалу. Нет, на самом деле они не шли, они едва передвигали ноги, плакали, а полицейские силой заставляли их двигаться вперед.

Его глаза невидяще уставились на дорогу. Он вспоминал. Потом, ворча, снова взялся за корзину.

– А в один прекрасный день, – сказал он, – в лагере больше никого не осталось. Я подумал, что все евреи ушли. Куда? Я не знал. А потом это перестало меня занимать. Никто больше об этом не думал. О таких вещах, вообще-то, не говорят. Кому нужно ворошить воспоминания. Многие, кто живет здесь, так ничего и не знают об этой истории.

Он пошел своей дорогой. Я достала блокнот, чтобы записать все, что услышала. Меня опять затошнило. Но на этот раз я не была уверена, что причиной тому беременность. Может, все дело было во взгляде старика, в том безразличии и презрении, которые я в нем прочла.

Мы проехали на машине по улице Ролан и припарковались перед лицеем. Бамбер обратил мое внимание, что улица называется «улица Депортированных». Я почувствовала облегчение. «Улицу Республики» мне было бы сложнее переварить.