Технический лицей оказался унылым современным зданием, над которым доминировала старая водонапорная башня. Трудно было себе представить, что лагерь находился здесь, под этой массой цемента и паркингов. У входа курили ученики. Обеденный перерыв. На квадратной, плохо ухоженной лужайке перед лицеем мы увидели странные искривленные скульптуры, на которых были выгравированы рисунки. На одной из них было написано: «Они должны взаимодействовать в духе братства». И все. Мы с Бамбером растерянно переглянулись.
Я поинтересовалась у одного из лицеистов, связаны ли скульптуры с лагерем.
– С каким еще лагерем? – спросил он меня.
Его подружка захихикала как идиотка. Я объяснила, о чем идет речь. Это его несколько охладило. Тогда вмешалась девушка, сказав, что чуть дальше по дороге в деревню висело что-то вроде доски. Мы проскочили мимо, направляясь сюда. Я спросила у девушки, была ли это мемориальная доска. По ее мнению, да, но она не уверена.
Памятник был из черного мрамора, с потертой надписью золотыми буквами. Его поставили в шестьдесят пятом году по распоряжению мэра Бон-ла-Роланда. Сооружение венчала позолоченная звезда Давида. Там были имена. Нескончаемый список имен. И две фамилии, которые стали мне так хорошо и болезненно знакомы, тоже были там: «Старзински Владислав. Старзински Ривка».
У постамента стояла маленькая квадратная урна. «Здесь покоится пепел наших мучеников Освенцима». Чуть выше, под списком имен, я прочла другую надпись: «Памяти 3500 еврейских детей, вырванных у их родителей, интернированных в Бон-ла-Роланд и Питивье, а затем депортированных и убитых в Освенциме». Затем Бамбер прочел вслух с сильным британским акцентом: «Жертвы нацистов, погребенные на кладбище Бон-ла-Роланда». Далее следовал тот же список имен, что и на могиле на кладбище. Список детей с Вель д’Ив, умерших в лагере.
– Опять
Мы оба молча постояли перед монументом. Бамбер уже сделал несколько фотографий, но теперь сложил все свое оборудование. На черном мраморе не было никаких упоминаний о том, что ответственность за поддержание жизни в лагере и за все, что происходило за колючей проволокой, лежала исключительно на французской полиции.
Я повернулась к деревне. Слева виднелся темный и мрачный церковный колокол.
Сара Старзински с великим трудом прошла по этой дороге. Она прошла здесь, где сейчас стою я, потом повернула налево и оказалась в лагере. Несколькими днями позже ее родители вышли оттуда, их отвели на вокзал и отправили на смерть. Дети оставались одни на протяжении нескольких недель, прежде чем их отправили в Дранси. А потом – в долгое путешествие в Польшу, где их ожидала смерть в одиночестве.
Что произошло с Сарой? Она тоже умерла? Ее имени не было ни на надгробном камне, ни на Мемориале. Может, она сбежала? Я глянула за водонапорную башню, возвышающуюся севернее, на краю деревни. Может, она еще жива?
Мой мобильник зазвонил, заставив нас обоих вздрогнуть. Моя сестра, Чарла.
– У тебя все в порядке? – спросила она на удивление ясным голосом, словно была рядом, а не на расстоянии в тысячи километров по другую сторону Атлантики. – Сообщение, которое ты мне утром оставила, было довольно грустным.
Мои мысли отвлеклись от Сары Старзински и сосредоточились на ребенке, которого я носила. И на том, что сказал вчера вечером Бертран: «Конец нашего брака».
И я снова почувствовала непомерную тяжесть на своих плечах.