Поезд прибыл в пункт назначения, на Аустерлицкий вокзал, с которого она жарким пыльным днем уехала с родителями из Парижа. Вместе с пожилой четой девочка направилась к метро.
Жюль задрожал. Прямо перед ними стояли полицейские в темно-синей форме. Они останавливали прибывших и проверяли документы. Женевьева ничего не сказала и тихонько подтолкнуло его и Сару вперед. Сама она шагала уверенно, высоко вздернув круглый подбородок. Жюль шел, вцепившись в руку Сары.
Пока они стояли в очереди, Сара разглядывала полицейского. Мужчина лет сорока. На пальце массивное обручальное кольцо. У него был равнодушный вид, но она заметила, что его глаза перебегали с документов, которые он держал в руках, на лица стоящих перед ним. Он добросовестно выполнял свою работу.
Она не знала, что делать. А главное, не желала думать о том, что может случиться. У нее просто не было сил это вообразить. Она позволила мыслям разбежаться. Подумала о коте, который у них когда-то жил и из-за которого она вечно чихала. Как же его звали? Она уже не помнила. Какая-то глупая кличка, то ли Зефирка, то ли Лакричка. Семье пришлось с ним расстаться, потому что у девочки из-за него текло из носа и были красные опухшие глаза. В тот день ей было грустно. Мишелю тоже. Он плакал до самого вечера. И говорил, что все из-за нее.
Полицейский усталым жестом протянул руку. Жюль передал ему лежащие в конверте документы. Мужчина опустил глаза, полистал страницы, поглядывая на лицо Жюля, потом Женевьевы. Затем сказал:
– А ребенок?
Жюль указал на конверт, добавив:
– Документы ребенка там, месье. Вместе с нашими.
Мужчина аккуратным движением большого пальца открыл конверт пошире. В глубине лежала сложенная втрое крупная банкнота. Мужчина даже не моргнул.
Он опять опустил глаза – сначала на банкноту, потом на Сару. Она смотрела на него, в ее взгляде не было ни страха, ни мольбы. Она просто на него смотрела.
Мгновение зависло, как та нескончаемая минута в лагере, когда полицейский решал, позволить ли ей убежать.
Мужчина сухо кивнул. Протянул бумаги Жюлю, быстро убрав конверт в карман. Потом посторонился, давая им пройти.
– Спасибо, месье, – сказал он, переходя к следующему в очереди.
Голос Чарлы звучал у меня в ухе.
– Джулия, ты это серьезно? Он не мог так сказать. Он не может ставить тебя в такое положение. Не имеет права.
У нее был адвокатский голос. Голос крутого и напористого манхэттенского адвоката, который не боится никого и ничего.
– И тем не менее он так сказал, – вяло возразила я. – И добавил, что иначе между нами все кончено. Что он бросит меня, если я оставлю ребенка. Сказал, что чувствует себя старым, что у него нет сил на еще одного ребенка, что не хочет быть старым отцом.
Чарла ответила не сразу.
– А не связано ли это так или иначе с той женщиной, с которой у него была интрижка? – наконец спросила она. – Как там ее звали?
– Нет. Бертран о ней не говорил.