– Он по этим улицам ходил, Миу, он этим воздухом дышал… Ты говорила, что воздух здесь другой, чем на поверхности, имея в виду, конечно, запах земли, гнили… А я знаю, какие-то из этих стен сохранили его дыхание, отпечаток его шагов. Он живой, реальный здесь ходил… Это было, и я чувствую это. И до тех пор его память будет меня сюда звать, пока я не найду всё, что возможно.
– Ты надеешься найти… его?
Фима отвернулась.
– Ты сама помнишь всё, что говорилось. Многие тела подняли, но не все. Не его. Найти его… да, быть может… может, тогда я осознаю, что его и правда нет, и он не может звать меня, жить где-то во мне… Но не тело я ищу. Дух. Учебник… Ха, хорошо бы. Правду о том времени, правду о нём… У людей всегда две истории. Как с этими Варахалито и Рестегиархой – официально всё так-то, хорошо и благопристойно, а народ промеж собой другое говорит… Так и здесь – официально бунт против новой власти, новой веры, один из многих тогда, и Галартиатфа – вождь и палач, один из многих… И вроде как, сама природа доказала бессмысленность их мечты о независимом государстве с народной властью, когда город провалился под землю.
– Ну, как по мне – это не кара божья, а благословение скорее. Всё лучше так, чем после длительной осады начать сходить с ума и друг друга есть, или сдаться на милость победителей, мы знаем, какая эта милость была. Говорят же – мать-земля всех принимает, вот она и приняла Старый Рувар и всех его жителей, потому что на кого им было надеяться, кроме неё.
– Но говорят же… всё меньше говорят, потому что власть хорошо свои учебники умеет в головы погружать… Но есть ещё те, кто помнит – что слышали от отцов, а те от своих отцов, и так далее. Да, бунт был, когда город новому владетелю передавали, из другой страны, другой веры. Но в вере ли дело, в чужеземцах ли? Свои кровь пили не меньше. Галартиатфа не за старую власть боролся, а против всякой. Говорят – перебили всю знать, разграбили казну… Казну позже мародёры разграбили, мёртвое золото народу не было нужно. Галартиатфа им хлеб дал, дома и одежду дал – всё, что их по праву… Говорят – бесчинства черни, пьяный разгул и кровь рекой… Галартиатфа сказал людям, что каждый имеет право голову поднять. Что они сами своей жизнью могут управлять, и любой веры держаться, и не кланяться никому. Народная власть – это не анархия… Говорят – люди Галартиатфы забирали себе всех женщин, кому какая понравится, жён у мужей, дочерей у отцов, без всякого закона… Закон Галартиатфы был – что женщина то же, что и мужчина. Галартиатфа приказал, чтоб все, чьи браки были насильственными, отпустили своих жён, и они могли выйти, за кого хотят. Женщины по городу свободно могли ходить, никто не мог, как до этого, похитить женщину и увести в свой дом, а потом дать отцу выкуп и объявить своей женой. Женщины имели право вовсе замуж не выходить, а работать, как и мужчины, и право голоса имели…
– Звучит, как сказка.
– Конечно, так теперь и говорят – сказка. Легко ли признать, что Галартиатфа, который пятьсот лет назад жил, когда мы ни машин, ни космоса не знали, был и благороднее, и цивилизованнее, чем наши современники.
Миу покачала головой.
– Бог знает уж теперь, каким он был. А что будет, Фима, когда ты так и не найдёшь, так и не узнаешь? Каким бы он ни был, а его нет и уже не будет. А ты себе прекрасный образ нарисовала, и жизни за ним не видишь…
Фима сдёрнула перчатку и осторожно касалась ладонью стены, покрытой толстым слоем пыли.
– Так сложилось, что меняется что-то – кровью и верой… Только кровью и верой… Неужели и правда так коротка жизнь, и те, кто уходят – уходят навсегда? Если б Галартиатфа жил в наши дни – мою мать не похитили бы, не продали, она жила бы с нами, растила бы меня… Дочери Варахалито и жене Рестегиархи не пришлось бы выходить замуж за нелюбимых, и тебе не пришлось бы бояться, что отец выдаст тебя за богатого, да скверного…
Миу прислонилась к стене, потом тут же отскочила от неё, испугавшись, что она сию минуту рухнет.
– Иногда мне кажется, что ты – новый Галартиатфа…
Девушки синхронно подняли головы вверх, услышав тихий рокот. В просвет в искусственных сводах они увидели три корабля, плывущие по белёсому полуденному небу. Один был каких-то необычных, незнакомых очертаний.
– К полигону идут.
– Ага. Странно…
– Что странного-то?
– А, сама не знаю… Просто вдруг… Просто чувствую что-то, тревогу какую-то. Первые годы, говорят, все в связи с этим полигоном тревогу чувствовали, потом пообвыклись… Но вот чувствую, хоть зарежь меня на месте – что-то движется с этими кораблями, что-то будет…
В кои веки, подруги были полностью солидарны.
Хотя Дайенн, как медик, представляла себе закономерности и сроки насыщения организма токсинами, ей казалось, что тошнить её начало с первых минут, если не ещё на подходе к баку. Аскелл любезно заверил, что ежели что, ничего страшного, в её желудке после скудного утреннего завтрака вряд ли много что осталось, так что серьёзного ущерба посторонними примесями в топливе она кораблю не нанесёт. Джентльмен, ещё в большей мере, чем Алварес.