Ключевой

Через некоторое время мы были практически на окраине поселка, и, наконец, добрались до деревянного покосившегося заборчика, за которым стояла небольшая одноэтажная постройка. Мы прошли через маленький, ничем не примечательный дворик и вошли в дом. Внутри оказалось две комнатки. Первая из них, проходная, была приспособлена под кухню. Там, прямо по центру, наплевав на всю технику противопожарной безопасности, на небольшом прямоугольном листе кое-где проржавевшей жести, удерживая свой вес на хрупких тонких ножках, стояло некое подобие буржуйки. Дверца железной печки была открыта, сверху прямо на ней стоял желтый эмалированный таз. В комнатке также находился комод с посудой и пакетами с крупой, сахаром и консервными банками. Вторая комната, куда меня сразу повел через проходную кухню Сероп, была чуть побольше. Гостиная или спальня. Посреди стоял невысокий топчан, укрытый одеялом. В углу расположился сундук, на котором стоял телевизор. Также в комнате был стол и кресло прямо у входа. В целом убранство было более чем скромным. Белые известковые стены и потолок, деревянный, поскрипывающий пол, красный вязаный коврик-дорожка, ведущая из комнаты в комнату. Вот и все, за что можно было зацепиться взгляду.

Переводчик указал на топчан:

– Здесь спи, друг.

– А ты где? – уточнил я у него.

Но мой проводник только улыбнулся и поманил меня на кухню, где показал притаившийся за комодом умывальник.

– Вода, друг. Завтра утром идти гора, Ортюллю!

После этого он, не прощаясь, вышел из дома, прикрыв за собой обитую войлоком дверь.

Я остался один. Выглянув сквозь мутные стекла кухонного окна во двор, я увидел, как Сероп скрылся за забором, затворив калитку. Я подошел к умывальнику и легонько ударил по язычку. С громким звоном вода полилась сначала на оцинкованный таз, а потом через круглую дыру в центре раковины стекла в ведро, стоящее внизу. Я такое видел в раннем-раннем детстве, когда мы ездили к родственникам в деревню под Нижним.

Я умылся и пошел в соседнюю комнату перекладывать нужные мне вещи из сумки в рюкзак. Я вывалил все на постель и затем максимально плотно утрамбовал. В итоге рюкзак оказался практически полон, в том числе и потому, что на дно я, свернув, уложил свою кожаную сумку. Из своей одежды я оставил себе на утро футболку. Джинсы и ветровку убрал в рюкзак, поставил его рядом с кроватью. Куртку и ватные штаны положил прямо на рюкзак, чтобы в ранний час не искать их.

На улице было еще достаточно светло, но окошки дома были такими маленькими, а стекла такими мутными, что внутри царили постоянные полумрак и сырость. Однако все мои попытки найти выключатели оказались безрезультатны. Дом, похоже, не был оборудован электричеством. Я поискал на кухне свечи, но нашел только спички.

Забросив в печь газету, которую нашел на столе, и затем подложив пару поленьев, я худо-бедно развел костер. Огонь весело заплясал внутри печки, и стало поуютнее. Я налил воду из ведра и вскипятил ее в чумазом железном чайнике с помятым боком, но сколько ни искал в полутьме заварку и сахар, так и не нашел. Поэтому вскоре я сидел в свете тусклых сполохов пламени, пробивавшихся из щелей печной заслонки, маленькими глотками потягивал кипяток из пузатой жестяной чашки и думал о том, что меня ждет завтра.

Мне кажется, только сейчас я начал понимать, о чем говорил мне Шацкий. О сложности настоящего выбора. Ведь это большое заблуждение, что он кажется очевидным. Все совсем не просто. И очень легко сделать ошибку.

Вспомнив о своем обещании главному редактору, я достал телефон. Сигнал бы очень слабым, но я был на связи.

«Пал Палыч, помню о своем обещании. Возможно, завтра получу ответ».

Это было своего рода прощание, отправленное в текстовом виде. И здесь было куда больше лукавства, благородной лжи, чем правды. Как Шацкий, интересно, представлял себе это? Я встречу Кота, схвачу его и буду ему напоминать давнюю историю с аспирантом у дверей Судостроительного института? Или, может, извинюсь за главреда, который тогда его шуганул? Не знаю.

Но не написать Шацкому я не мог. Он, правда, многое сделал, чтобы я оказался здесь: мне исправно приходили «командировочные» на карту. За это я был ему искренне благодарен.

«Спасибо», – пиликнул мой телефон.

Как хорошо, что там не было никаких эмоций и требований! Сдержанно и коротко. Это «спасибо» словно подстегнуло меня.

А знаете что? Я зашел так далеко, что теперь уже пути назад не было. И по большому счету я готов был положиться на судьбу. Встречу завтра Хранителя или нет, это в любом случае будет конец моего пути. Финальная точка. Если в этой деревне я не найду ничего, я просто прекращу поиски. Я вернусь туда, где я должен быть. К жене и своему ребенку. И тогда проживу с ним еще одну жизнь. Я вообще не буду кричать на него, я не буду его ругать, ведь он очень смышленый малыш, он и так все понимает. Он любит и хочет учиться. Он будет расти крепким и здоровым, радовать нас с Вероникой и своих дедушек и бабушку.

А как же тот Максим, мой сын, которого я уже почти не помнил?