Ключи к полуночи

Тринадцать лет назад, в зените своей яркой карьеры, Ротенхаузен сделал ужасную ошибку. Он написал книгу о человеческом мозге, особенно подчёркивая самые недавние разработки в поведенческой инженерии, "промывке мозгов" и химико-электрическом методе управления сознанием. И вся эта работа была проделана, чтобы поддержать его гипотезу, что даже самые сильнодействующие формы изменения сознания должны быть использованы заслуживающими доверия правительствами, чтобы сотворить "совершенное" общество, свободное от разногласий, от преступности, от беспорядков. Написание этой книги было его величайшей ошибкой. Его неудача была настолько сокрушающей, что просто уничтожила его. Научное и политическое сообщества могут забыть любую глупость, неосторожность или большую промашку, как только будут принесены громкие и продолжительные публичные извинения. И это скромное раскаяние даже не должно быть искренним, чтобы заработать безусловное прощение от истеблишмента. Достаточно, чтобы оно только внешне выглядело искренним и можно было опять ввергнуть народ в состояние оцепенения. Как бы то ни было, но по следам публикации росла полемика, а Ротенхаузена это особо не беспокоило. Он отвечал своим критикам с возрастающим раздражением. Он показал миру оскал вместо извиняющейся улыбки, которую тот хотел увидеть. Его общественные заявления подсвечивались резким голосом и неудачной привычкой яростно жестикулировать своей жуткой стальной рукой. Европейские газеты быстро дали ему прозвища - доктор Чудак и доктор Франкенштейн, уступившие в скором времени доктору Зомби. Его обвиняли в желании сотворить мир бездумных рабов, покорных исполнителей. Негодование росло. Он жаловался, что репортёры и фотографы преследовали его везде, куда бы он ни шёл, и был достаточно несдержан, сказав, что их первых же подвергнет обработке сознания, если ему предоставится такая возможность. Он упорно не хотел отказываться от своей позиции, рассматривая её как дело принципа, и таким образом не смог отвести от себя это давление.

- Обычно я сочувствую жертвам гонения прессы, - сказал Алекс, - но не в этот раз.

- Он хотел бы сделать с каждым то, что сделал со мной, - произнесла поражённая Джоанна.

- Или хуже.

- И что их напугало - это то, что его замыслы были близки к воплощению.

Официантка принесла ещё чаю и тарелку с маленькими пирожными, на десерт.

Они продолжали читать о Франце Ротенхаузене.

В Бонне западногерманское правительство болезненно воспринимало тоталитарное прошлое своего народа и понимало, что будущее будет ущербно, как результат ненужного воскрешения давно похороненных воспоминаний и ненависти, поэтому правительство крайне чувствительно отнеслось к мнению мирового сообщества, которое громко и неоднократно высказывалось, что Ротенхаузен был духовным последователем Адольфа Гитлера, наследником величайшего когда-либо известного террора. Талантливый доктор перестал быть национальным сокровищем (единственно потому что не мог держать рот закрытым), перестал быть даже национальным достоянием и стал ужасным буревестником, вьющимся вокруг шеи Германии и доброго имени его граждан. Большая часть тяжести легла на плечи университета, в котором он работал. Его уволили за аморальное поведение по отношению к одной из его аспиранток. Он отрицал все обвинения, заклеймил всю историю как ложную и обвинил администрацию и эту девушку в заговоре против него. Как бы то ни было, он понимал, против чего он пошёл. Он устал тратить время на политику, когда его ждало неоконченное исследование. Он уехал без сожаления, но не бросив серьёзного вызова властям, от чего получал явное удовольствие. Со временем обвинение его в аморальном поведении забылось, как будто его никогда и не было.

- То, что они с ним сделали, не было так уж не правильно, - сказала Джоанна. - Может быть, он и не был виновен в обольщении той девушки, но, клянусь всеми чертями ада, уж точно был виновен в обольщении других. Я знаю его очень хорошо. Слишком хорошо.

Алекс не мог вынести выражение загнанности в её красивых глазах. Он отвёл взгляд и стал пристально разглядывать полусъеденное пирожное, лежавшее перед ним на тарелке. Через некоторое время они взяли следующую пожелтевшую вырезку из пачки и стали читать дальше о Франце Ротенхаузене.