Ключи к полуночи

Он прижал её левой рукой к стене, а правой - сгрёб приготовленный для неё стакан. Он держал его у губ Мари, но её рот был крепко закрыт.

- Пей, - сказал Каррерас.

Она отказалась.

Наконец, он силой запрокинул её голову и попытался влить содержимое стакана через нос. Она задёргала головой, насколько это было возможно в его железной руке, и в конце концов открыла рот, чтобы не захлебнуться. Она фыркала, хватала воздух и давилась, брызгаясь водкой из ноздрей. Он влил остаток напитка ей между губ и позволил дальше давиться и плеваться, сколько захочет.

Каррерас отвернулся от неё, взял стакан с апельсиновым соком и сырыми яйцами, который приготовил для себя. Игнасио выпил его в несколько длинных глотке". Когда он покончил с коктейлем, она все ещё не оправилась. Согнувшись пополам, она кашляла, пытаясь прочистить горло и восстановить нормальное дыхание.

Каррерас схватил её, оттащил к кровати и толкнул вниз лицом на матрац. Он сбросил халат и встал около неё совсем голый, затем задрал ей юбку. На ней были Одеты только пояс и чулки, которые она предпочитала колготкам. Она была готова к чему-то такому, как сейчас. Подсунув пальцы под резинку её трусиков, он сдёрнул их вниз. Тонкий материал порвался. Она начала сопротивляться, как будто только сейчас поняла, что он намеревался сделать. Он навалился на неё, обхватил бёдрами и грубо вонзился в неё. Его удары были сильные и жестокие, с каждым разом все быстрее, глубже и сильнее. Игнасио жадно искал только собственного удовольствия, совсем не заботясь о ней.

- Ты делаешь мне больно, - слабо произнесла она.

Он знал, что это было так, но также знал и то, что этот способ нравился ей больше, чем другие. Кроме того, этот способ был единственным, какой нравился ему.

Он использовал женщин. Бесчестил их.

Боль - это тоже власть.

Сексуальная власть над другими людьми была также жизненно важна для Игнасио Каррераса, как финансовая, психологическая и просто физическая власть. До того, как он закончит с Мари Дюмон, она будет его рабой ещё не один раз. Он использует её всеми возможными способами - между её восхитительными грудями, во влагалище, как сейчас, а затем - в задний проход, а затем - в рот, так чтобы она просто задыхалась, и каждый раз без малейшей нежности. Он будет обзывать её самыми грязными словами и заставит её обзывать саму себя этими словами. Он будет сжимать её, пока она не запросит пощады, щипать, пока она не закричит от боли. Он будет унижать её физически и морально. Он потребует от неё самого худшего, а затем потребует ещё более отвратительного, чем было до того, пока она не почувствует себя вообще бесполезной, пока он не почувствует себя богом, и пока оба они не будут совершенно удовлетворены. Когда вспотевшая Мари стала рвать покрывало и биться под ним, он подумал о Лизе - Джоанне. Его интересовало, представится ли ему возможность сделать с Джоанной то, что он делал сейчас с Мари. Самая эта мысль заставляла его разбухать до невозможных размеров внутри француженки, и он быстро задвигался ещё более дико и беспорядочно.

Когда он увидел дочку Шелгрина впервые, более десяти лет назад, она была самым красивым и желанным существом, какое он только встречал, но у него не было возможности даже коснуться её. А судя по фотографиям, сделанным в Киото, время только пошло ей на пользу.

Каррерас страстно желал, чтобы лечение доктора Ротенхаузена на этот раз не удалось, тогда эта девчонка, Лиза - Джоанна, могла бы перейти в его распоряжение. Если верить Ротенхаузену, она может необратимо повредиться в уме, если её запрограммировать второй раз. Фактически, по мнению доктора, более чем вероятно, она выйдет из этого с умственными способностями четырёхлетнего ребёнка и навсегда застынет на этом уровне интеллекта. Идея о разуме четырёхлетнего ребёнка в этом роскошном теле нравилась Каррерасу, как ничто ранее. Если Джоанна повредится в результате "лечения" так, как он и предполагал, и будет передана в его распоряжение, тогда он увезёт её, а им скажет, что она мертва и уже похоронена, а на самом деле сохранит её живой, чтобы использовать самому. Если он овладеет ею в таком заторможенном состоянии, он сможет господствовать и использовать её до такой степени, как никогда не использовал и не господствовал ни над кем, включая и Мари Дюмон. Она станет его зверьком, любящим котёнком, лижущим его башмаки. Он будет дрессировать её как собаку и...

Мари Дюмон закричала.

- Заткнись, сука, - сказал он.

- Мне больно. Мне очень больно.

Он ткнул её лицом в кровать, чтобы заглушить крики.