Ключи от понедельника

— Конечно! — Гайдн посмотрел на меня, как на убогого. — Мне казалось, что такие элементарные вещи вам давно понятны. Первый Великий магистр начал действовать решительно. Нужно отдать ему должное: он смог «вынянчить» из того, что было, то, что мы имеем сейчас. Потом его дело продолжили другие магистры, но памятник «Спасителю человечества» нужно ставить Феофану.

Мой собеседник умолк. Вероятно, это было всё, что он хотел мне рассказать. В комнате повисла тишина. Кажется, пришло время для главного вопроса.

— Господин Гайдн, — начал я не очень уверенно. — Как бы там ни было, но мы с вами в некотором роде коллеги.

Хранитель времени удивлённо поднял бровь, но ничего не сказал.

— Да, у нас разное отношение к будущему этого мира, — продолжал я, — но объединяет общая и очень важная цель. — Я сделал паузу.

— И какая же? — Он посмотрел на меня с интересом.

— Мы оба стремимся к совершенству и не имеем права допустить хаоса. Мне кажется, что этот визит ко мне неслучаен. Вы пришли не рассыпаться в комплиментах по поводу моей особы и уж тем более не учить уму-разуму. Подозреваю в ваших действиях определённый умысел. — Я опять замолчал.

— Вы правы. Есть обстоятельства, которые заставили меня отложить все дела. — Гайдн отошёл от окна и сел на диван. — В последнее время нас с Себастьяном очень беспокоят часто повторяющиеся попытки прорыва моих временных барьеров и ваших дверей. Причём мои замки пока стоят, а вот ваши порталы трещат по швам. Удручает то, что атаки становятся всё интенсивнее и не прекращаются. Это говорит о том, что это большая, хорошо организованная группа. И их лидер очень непрост.

— Ничегошеньки не понял из того, что вы мне сейчас сказали. Кто такой Себастьян? — раздражённо спросил я.

— Ну вот. Узнаю друга Федьку! — развёл руками мой собеседник. — Позвольте представить хозяина портфеля и вон тех забавных ключиков. — Гайдн кивнул в сторону стола. — А также автора письма. Фёдор Ильич Оболенский, Седьмой Великий магистр ордена. Человек невероятно деятельный и настолько же скрытный. Кстати, вам бы тоже не помешал псевдоним. Не знаю, насколько он нужен, но традиции есть традиции. Итак, Себастьян. Сейчас ему за пятьдесят. Ключи получил по наследству от своего отца, отец — от деда и так далее. Кстати, если мне не изменяет память, то Великий магистр в ордене отсутствовал на протяжении ста лет. И тут Фёдор Ильич, собственной персоной. Кто бы мог ожидать от этого сорванца такой прыти? Я его почти с рождения знаю. Но сейчас не об этом. — Гайдн подался вперёд. — Себастьян… Он исчез ровно три месяца назад. Понять можно всё, если есть хоть какая-то информация, от которой можно оттолкнуться. Сложность положения заключается в том, что нашего седьмого магистра нет ни в одном из миров, что само по себе невозможно. А вчера Фёдор Ильич появляется как ни в чём не бывало, передаёт вам полномочия, причём таким странным образом, и опять исчезает. Вам не кажется всё это чрезвычайно странным?

— Странным? — Я готов был взорваться от негодования. — Ещё вчера я был нормальным человеком. Преподавал в институте и полагал, что день сменяет ночь, а зима — лето. За сутки всё, что я знал и во что верил, было вывернуто «мехом внутрь». Я побывал в своём детстве, стал магистром несуществующего ордена, познакомился с Хранителем времени, распрощался с Дарвином и Эйнштейном. А исчезновение на три месяца незнакомого человека должно мне показаться странным?

Гайдн слушал мой монолог с нескрываемым удовольствием.

— Я понимаю ваши чувства. Как любил говаривать Платон: «Природе разума стоит рассматривать вещи не как случайные, но как необходимые». Если бы не крайние обстоятельства, поверьте, ваша «инаугурация» прошла бы по-другому. Нет времени вводить вас в курс дела. Всю информацию пришлось вылить без подготовки. Поэтому и подействовала она, как ведро холодной воды. Или горячей, как вам будет угодно.

— Что мне нужно делать? — спросил я весьма смиренно.

— Ну вот, теперь я понимаю. Разговор пошёл в нужном направлении, — сказал Хранитель, снимая палец за пальцем кожаную перчатку. Он сунул руку в карман пальто и извлёк оттуда клочок бумаги. — Это вам.

Принимая бумажку, я обратил внимание на его руку. Кисть сплошь испещрена какими-то знаками. Причём это была не татуировка, а глубокие шрамы. Все они имели правильную форму, одинаковую толщину линий и явно не походили на простые порезы. Множество шрамов образовывало причудливый хоровод орнаментов, но при этом каждый оставался отдельной значимой его частью. Даже мне, человеку, не посвящённому в их тайны, была ясна невероятная сила этой дьявольской пляски узоров.

— Что у вас с руками? — спросил я, еле оторвав взгляд от его кистей.

— Издержки профессии, — усмехнувшись, сказал он, и стал надевать перчатку. — Этим символам много лет. Им довелось видеть Александра Великого и Аттилу, первые крестовые походы и последние вздохи империй. Чаще всего они вселяют ужас, но вам, я вижу, внушают чувство благоговейного трепета. Просто вы с ними не знакомы.

Коля в углу негромко хмыкнул. Вероятно, он понимал, о чём шла речь.