Ключи от Стамбула

Когда Николай Павлович узнал, что старый сераль Топ-Капы стал для Абдул-Азиса своеобразным зинданом, тюремным застенком, ему невольно показалось, что он и сам теперь в Буюк-Дере томится под замком, в стенах сырого, мрачного полуподвала, облюбованного крысами. Смена турецкого владыки добавляла ему политических ребусов, дипломатических козней и нервотрёпки, которая усугублялась тем, что в любой момент можно было ожидать гнева начальства и своей отставки. Вот и приходилось работать так, словно у него остался один день, чтобы успеть завершить начатое дело. Его контрагенты могли поздравить друг друга с успехом. И первым среди них был Генри Эллиот.

Игнатьев часто спрашивал себя, что примиряет с жизнью людей такого типа, как посол её величества королевы Англии? И сам же отвечал на свой вопрос: набирающее силу честолюбие при явном деловом успехе.

Франция первой признала султана Мурада V. Следом к заявлению французского посла графа Бургоэна присоединился Генри Эллиот, как бы желая подчеркнуть законность новой власти.

Поскольку Мурад V не был ещё признан Россией, что случилось несколько позднее, то наши суда в Босфоре не расцвечивались флагами. Этого было достаточно, что бы возникли толки, будто бы Игнатьев ищет способ освободить Абдул-Азиса и переправить его в Петербург.

Ненависть «новых османов» к России была столь велика, что, поддержи Европа Турцию, как это сделала она в тысяча восемьсот пятьдесят четвёртом году, Порта тотчас объявила бы войну России.

Перед домом Мидхата-паши неистово молились и кричали.

— Падишахим бин яша! — Да живёт наш падишах тысячу лет!

— Шуран Уммет! — Конституция!

— Да здравствует Мидхат-паша!

Венценосный Мурад V, впервые появившись на публике, трясся так, словно его вели на казнь, а не на престол.

Для первой своей царственной молитвы он избрал мечеть Ай-София, то есть бывший византийский храм, что сильно изумило мусульман.

Прежний султан предпочитал мечеть Эюба, что вполне понятно: Эюб — знаменосец пророка Муххамеда. Этим всё сказано. Ещё турки были недовольны тем, что, войдя в мечеть, Мурад V так и не удосужился снять белые перчатки, а на торжественном обеде поил гостей вином и сам прикладывался к рюмке.

Второй секретарь миссии князь Церетелев, управлявший с мая месяца консульствами в Андрианополе и в Филиппополе, вызвался сделать отчёт о первом свидании нового падишаха со своими верноподданными. Получив одобрение Игнатьева, он отправился в Стамбул вместе с Хитрово в его открытом экипаже. Екатерине Леонидовне тоже хотелось посмотреть на нового владыку Порты, но Николай Павлович отговорил её.

— Ты и так его скоро увидишь. На первом же султанском бале.

Французский посол граф Бургоэн передал ему слова английского коллеги, обращённые к барону Вертеру на рауте у Франца Зичи:

— Когда Игнат — паша узнает о свержении Абдул-Азиса, подумайте, какой это будет удар для него!»

— Я полагаю, чувствительный, — пробормотал немец.

— Просто убийственный! — счёл нужным уточнить сэр Генри Эллиот.

«Без синяков и шишек драки не бывает», — заметил про себя Игнатьев.

В этот же день, низвергнутый Абдул-Азис был перевезен по его просьбе в отвергнутый им поначалу, Чираган. Ему даже не дали переменить одежды, хотя он здорово промок под проливным дождём, и не покормили, как и его детей. Впервые он обеспокоился, когда по мусульманскому обычаю ему брили голову: он двумя руками закрывал горло, опасаясь преднамеренной неловкости цирюльника. Вместе с семьёй он занимал пять комнат и всё время проводил в молчании, задумчиво поглаживая бороду и старательно выдёргивая из неё волосок за волоском, что, впрочем, было характерно для него последние несколько лет. Когда неопределённость положения сломила его гордость, он послал своего камергера Фахри-бея спросить у Мурада, может ли он считать себя лично в безопасности?

Новый султан, как бы оправдываясь перед своим любимым дядей, велел передать, что он не виноват в случившемся: такова воля народа. Тогда Абдул-Азис потребовал чернил и написал преемнику письмо, опубликованное в скором времени в местных газетах, в котором поздравил нового халифа и закончил его так: «Что касается до меня, то единственное моё желание, — это жить спокойно и скромно под покровительством вашего величества».

Письмо Абдул-Азиса, воспринятое всеми, как формальное отречение от власти, прямо указывало на то, что он теперь нисколько не опасен новому владыке турок, но имя бывшего султана воспринималось вожаками революции, как центр формирования контрреволюционных сил.

В то же время Абдул-Азис просил своего счастливого преемника дать ему возможность переехать в Чираган.