Ключи от Стамбула

Новый халиф исполнил просьбу дяди, и Абдул-Азис поселился в киоске Фернэ, стоя у окон которого, он часами любовался видами Босфора с его изумрудной водой и снующими мимо дворца ширкетами пароходной компании «Азизиэ», ещё два дня назад принадлежавшей ему на правах собственности. Единственное, на что развенчанный, униженный Абдул-Азис не мог смотреть без внутреннего раздражения, так это на фалангу броненосцев, стоивших ему бешеных денег, и чьи экипажи не захотели его защитить. Прислушиваясь к каждому шороху в доме, вздрагивая от малейшего стука и опасаясь появления убийц — вестников насильственной смерти — Абдул-Азис потерял сон. Это да крайности измучило его. И без того гневливый, он впадал в бешенство и осыпал упрёками своего сына Юсуфа — Изеддина.

— Не мать произвела тебя на свет, а человеческая глупость!

Он обвинял наследственного принца в том, что, будучи начальником дворцовой гвардии, тот не сумел предупредить переворот.

Но чаще им овладевало полное отчаяние. Смертельная тоска и мрачные предчувствия не оставляли его. Завидев слуг, копавших в саду землю, он со слезами простонал: «Они копают мне могилу»!

Спустя три дня, Абдул-Азис был найден в луже крови — мёртвым. Первое печатное известие гласило, что «Султан в припадке сумасшествия бросился из окна и расшибся до смерти».

Известие это появилось в греческой газете, двадцать третьего мая, на Троицу, и ему мало кто поверил. Не поверил и Игнатьев. Опубликованный вскоре официальный протокол, подписанный синклитом медиков, в числе которых значился врач английского посольства господин Диксон, показался ему басней. Трудно было согласиться с тем, что самоубийца вскрыл себе вены посредством маленьких ножниц — «с небольшой пуговкой», как сказано в протоколе. Не удовольствовавшись подписью на протоколе, господин Диксон заявил на страницах журнала «Стамбул», считавшемся столичным рупором «Молодой Турции» и выходившем в свет на деньги англичанина Ганлея, что «кроме ран, поименованных в протоколе, на трупе Абдул-Азиса не было никаких других ран или знаков насилия».

«Нигде не наберётся столько отличников, как в школе предателей, — подумал Николай Павлович, размышляя о загадочной смерти свергнутого султана. — И всё оттого, что в ней крайне либеральные учителя и феноменально обучаемые дети».

Записав эту мысль у себя в дневнике, он велел драгоману Ону вырезать журнальную статью.

— Это свидетельство нам может пригодиться. Если англичанин говорит, что «никаких других ран или знаков насилия не было», а мидхатовская пресса, известная своею ложью, это публикует, значит, можно смело утверждать: раны и знаки насилия были. Если чего и не было, так это самоубийства.

— Было убийство, — щёлкнул пальцами Михаил Константинович.

Игнатьев снова сделал запись: «Абдул-Азис был убит в одиннадцать часов утра, воскресным днём, двадцать третьего мая». — Немного помолчав, заметил: — На наш Троицын день, что, согласитесь, символично.

Первый драгоман кивнул, протянув ему журнальную статью, и сообщил, что по одному турецкому преданию, все султаны, носящие имя Мурад, должны быть жестокими гонителями христиан.

Николай Павлович пометил журнальный лист значком «nota bene» и аккуратно вложил его между страницами своего дневника.

— Пока мы знаем только то, что Мурад V либерал и тянет мусульман к Европе.

Громоподобная новость о внезапной гибели Абдул-Азиса ливневым потоком скатилась с семихолмия Стамбула, увлекая за собой каскад различных слухов.

— Убили нашего Абдулку! — вздохнул Дмитрий Скачков, обсуждая с конюхом Иваном сей «таинственный момент».

— Большой был дядя, да вошь загрызла, — полез за кисетом Иван. — Как говорят у нас в Чертолино: «Выкинул номер — взял да и помер».

Весьма примечательно, что за день до гибели Абдул-Азиса князь Церетелев привёз из города очередной слух.

— Мухтар-паша с герцеговинской армией движется на Стамбул.

— Это ещё зачем? — поинтересовался полковник Зелёный, агенты которого не подтверждали этой вести.

— Турки говорят, что если нам удастся похитить Абдул-Азиса, то Игнат — паша посадит его на престол.

— Звонки бубны за горами, — проворчал военный атташе, которому доподлинно было известно, что накануне гибели Абдул-Азиса весь штат его охраны поменялся, а киоск Фернэ, в котором проживал бывший султан, был окружён войсками, как с суши, так и с моря.

— Свежая новость! Свежая новость! — кричали мальчишки-газетчики. — Европейская сенсация!

— Загадочная смерть султана!

— Кровавая драма в Фернэ!

Весь город бурно обсуждал это известие.

— Слышали, нет? Ужасный ужас! Халифа заживо сварили в бане! Окунули в кипяток.

— Не может быть!

— А я вам говорю.

— Ведь он же правоверный!

— Ну и что? Прямо в одежде.

— Теперь и нам зададут жару.

В кофейне, которую держал одноглазый Ибрагим-оглу и чьи стены в течение дня то и дело затмевали наплывы кальянного дыма, собралось множество народа. Все они говорили о том, что в ночь кровавого события в Чирагане раздавались душераздирающие вопли, и что к мужскому крику присоединялся женский.