Ключи от Стамбула

— Если часовщик, которому вы доверили свой хронометр фирмы «Breget» в золотом корпусе, говорит, что вы пришли за ним раньше указанного срока, поскольку механизм сильно испорчен и с ним придётся повозиться, у вас есть надежда, что, придя позднее, вы всё же получите свою вещь исправной, в совершенной целости, а вот, когда вы в сотый раз читаете одну и ту же строчку «мастер умер», вот тут я посмотрю на вас; вряд ли ваша физиономия будет лучезарной и довольной.

— Вы боитесь, что вас скоро отзовут?

Всё, что было злобного в душе турецкого писаки, тотчас отразилось на его лице: в глазах и в сардонической ухмылке. Складывалось впечатление, что он насквозь провонял блевотиной скандальных новостей, которые способны разрушить не только правила приличия, но и любую мораль, как кошачья моча разрушает гранит и разъедает железо.

Игнатьев с ним не согласился.

— Я не страшусь расстаться со своим должностью, но я страшусь не завершить того, что стало смыслом моей жизни.

— Гибель Турции? — насупился редактор.

— Вовсе нет, — устало возразил Николай Павлович, думая о том, что на страницах стамбульских изданий всё меньше и меньше похвал в его адрес, но всё больше и больше оскорбительных нападок на Россию: со сменой падишаха на неё окрысились все местные газеты. — Это не входит в мои планы.

— Тогда, что? — не унимался журналист, — что стало смыслом вашей жизни?

— Я много раз об этом говорил, но с удовольствием напомню: объединение славян и дружба Турции с Россией. Вот то, что стало смыслом моей жизни.

Уже дома, поиграв с детьми и попив чаю, он вернулся мыслями к Абдул-Азису и ко всему тому, что, так или иначе, способствовало разгадке тайны его гибели.

— Что касается женского голоса, взывавшего о помощи, то доля правды в этом есть, — сказал Игнатьев Екатерине Леонидовне, живо интересовавшейся смертью султана. — Уж больно неожиданно преставилась третья жена Абдул-Азиса. В газетах пишут — от чахотки. Но я подозреваю, что её зарезали, как и султана.

Глава XXIII

Трагическая кончина Абдул-Азиса произвела удручающее впечатление на Николая Павловича.

— Эх, — горестно, с явной досадой в тоне, произнёс он в разговоре с австрийским послом, когда они играли в шахматы, — а я ведь говорил Абдул-Азису о готовящемся перевороте, заранее предупреждал.

— А он, конечно, не поверил? — спросил граф Зичи, не знавший куда спрятать своего ферзя и оттого имевший хмурый вид.

— Не поверил. Сказал, что он для мусульман всё равно, что Аллах на земле, всех держит в кулаке: чуть что — и сразу же прихлопнет.

— Страшно не то, что Абдул-Азиса свергли, а страшно то, что мы допустили возможность его низложения, — сочувственно сказал австриец, лишний раз напоминая про свои большие агентурные возможности. Уж кто-кто, а он отлично понимал: убрав Абдул-Азиса, Мидхат-паша и Генри Эллиот тем самым объявили войну русскому послу, а, следовательно, и России.

Игнатьев передвинул пешку и открыл дорогу белопольному слону, нацелившемуся на ладью противника. Ему успели донести, что Мурад V, узнав о смерти горячо любимого им дяди, рыдал и рвал на себе волосы: «Меня навеки опозорили! Унизили и обесчестили! Я обещал ему покой, и что никто не посягнёт на его жизнь, а эти звери убили его!» Его, беднягу, даже вырвало. Недели три он был, словно помешанный: ни с кем не говорил, ночами плакал и стонал: «Ужас! Позор! Преступление!» Психика Мурада пошатнулась. Ему стали чудиться призраки. Слуги утверждали, что он всё время с кем-то говорит. Хуссейна Авни он откровенно боялся и с глубочайшим отвращением выслушивал его в присутствии своей охраны.

Не прошло и семи дней, как новый падишах и сам очутился в положении пленника. При нём неотступно находились заговорщики и даже поселились во дворце.

— Мне кажется, он не в своём уме, — сказал граф Зичи о Мураде V .

— Если исходить из того, что мир переполнен глупцами, в этом нет ничего странного, — мрачно ответил Игнатьев.

Возвращаясь мыслями к перевороту и гибели Абдул-Азиса, он понимал, что, так или иначе, рано или поздно, с низверженным султаном должны были покончить: живой он представлял опасность. Барон Вертер хорошо сказал: «Если хотят избавиться от собаки, то всегда говорят, что у неё чесотка».

Партию в шахматы Николай Павлович выиграл, но радости не испытал. На сердце скребли кошки: что-то ускользнуло от его глаза, и это «что-то» было крайне важным, приведшим к гибели султана.

Бренные останки падишаха похоронили в тот же день, но без участия дипломатического корпуса, хотя в газетах было сказано, что погребение Абдул-Азиса было совершено со всеми почестями. Такому сообщению Николай Павлович не удивился. Своеобразность турецких газет с их официальной ложью его давно не раздражала. Если он и придавал чему особое значение, так это тому, что сераскир уверенно забирал власть в свои руки, а бухта в Безике уже была забита английской эскадрой: к берегам Турции подходили всё новые и новые суда её величества.