Ключи счастья. Том 2

От Мани Ельцовой Соне Горленко

Больё

Я удивлю тебя неожиданностью, дорогая Соня. Я покидаю сцену. «Почему?» — крикнешь ты, Этот возглас я читаю на всех лицах, во всех газетах. «Несчастная! — сказал мне Нильс. — Да ты совсем больна?» Марк молчит, но думает то же самое. Воображаю гнев Изи! Отсюда слышу упреки Агати. О, Боже мой! Кто поймет меня? Где же тот, кто протянет мне руку в эту трудную минуту моей жизни?

Если ты думаешь, что это аффект, каприз, истеричная выходка, ты ошибаешься, как и все. Если ты скажешь, что я не люблю искусство, — это будет клеветой. Оно дало мне высшие радости в моей жизни, и я рождена артисткой. Но где зритель, для которого бьется мое сердце?

Я его видела один раз, этого родного мне зрителя, для которого искусство — праздник, а артист — волшебник, несущий забвение, имеющий силы мириться с действительностью. И воспоминание о нем преследует меня. Даже во сне я вижу его. Встречу с ним я смутно предчувствовала давно-давно. И если не приснилось мне то, что я пережила в Лондоне.

Слушай, Соня! Этот кризис назревал во мне не со вчерашнего дня. Когда я ехала в театр, я всегда утешалась мыслью, что есть дешевые места (более или менее, конечно) и что эти места заняты бедняками: поэтами, студентами, курсистками, приказчиками, портнихами. О них л думала, играя. Для этой маленькой горсти людей я жила и горела на сцене. Выходя на вызовы, л всегда глядела вверх. Но чем известнее я становилась, тем шире разверзалась пропасть между мной и этими людьми только потому, что у них нет бешеных денег на развлечения. Вспомни, Соня, мою публику: этих пышных дам с муфтами в руках; этих скучающих лысых молодых людей в смокингах; этих вылощенных военных; этих плешивых, обрюзглых меценатов. Пьесы Чехова, сказки Метерлинка, вдохновенная музыка Скрябина, гениальный танец Айседоры Дункан, игра Моисси[52], кровью сердца писанные строки Горького — все для них забава! А наглые лица журналистов? Могут ли эти люди проникнуть в душу творившего? С уважением подойти к чужому труду? Оплевать, унизить, освистать, втоптать в грязь — вот что могут они. Вот единственное, чего они хотят.

«Сколько горечи! — думаешь ты. — Неблагодарная Маня!» Да, я удачница. Но я только недавно от Изы узнала, чего стоила Марку (приблизительно, по ее подсчету, он все отрицает из деликатности) реклама обо мне во всех городах, где я играла. Без этой рекламы меня не выдвинул бы ни мой талант, ни моя страстная любовь к искусству. Но ведь реклама выдвигает и посредственностей. И загипнотизированные мещане принимают их с тем же почетом, что и истинных артистов. Чего стоит их оценка?

Марк и Нильс еще надеются на что-то. Напрасно. Я заплачу громадную неустойку и, быть может, опять буду бедна. Газеты выпустят ряд нелепых статей. И этим скандалом закончится моя артистическая карьера.

А мне хочется плясать танец диких. Я счастлива, счастлива! Еще недавно передо мной лежали два пути — любовь и рабство или свобода и искусство. Я выбрала последнее. Ты не знаешь этой страницы моей жизни. Она залита кровью моего сердца. Не надо вспоминать! Все ушло. И опять жизнь вся передо мною. Стою на горе и смотрю вниз. Бесчисленные тропинки бегут, разбегаются во все стороны. Зовут. Манят в неведомое. Какую выберу? Какой пойду? Знаю одно: к новой жизни ведет каждая из них. Знаю одно: назад дороги нет!