Ключи счастья. Том 2

— Я не помешал вам? Простите! Я так счастлив, что вы наконец поправились.

Лорд Литтлтон — стройный элегантный брюнет с тонким породистым лицом. Ему нельзя дать его пятидесяти лет. Он прекрасно говорит по-французски, с еле заметным акцентом. Его серые холодные глаза останавливаются на лице Мани с нескрываемым восхищением. И Мане это приятно. Когда она благодарит его за цветы, ей досадно, что щеки ее пылают. Хотелось бы большего самообладания. Но тщетно старается она разбудить в себе враждебное чувство к англичанину. Ее подкупает эта страсть.

Лорд поражен ее решением бросить сцену. Смеет он спросить, почему?

Она отвечает уклончиво. Объясняет все переутомлением. Она заметно волнуется. Как хорошо, что он сам так владеет собой и с таким тактом поддерживает разговор!

Она отвечает рассеянно, невпопад. Сейчас Марк вернется из Ниццы к завтраку. Не нужно, чтобы они встречались.

Вдруг он смолкает, и Маня пугается. Сейчас, сейчас случится то, что давно уже готовилось, давно уже назревало. Господи! Если бы исчезнуть сейчас, провалиться…

— Miss Marion, вы догадываетесь, о чем я хочу просить вас?

Маня низко наклоняет голову. Она слышит дрожь волнения в этом сдержанном, всегда сухом голосе. Но почему же ей только стыдно и жалко? И ничуть не хочется торжествовать?

— Вы слишком тонкая натура, miss, чтоб не угадать, почему я следую за вами из города в город. Почему я позволяю себе докучать вам этим поклонением и афишировать его. Я прошу вас быть моей женой, Marion…

Вот они, эти слова, которых еще месяц назад она так страстно добивалась тонким, рассчитанным кокетством. Зачем? Чтоб в лице этого человека унизить леди Файф, леди Гамильтон, всех этих надменных и чопорных людей, видевших в ней я Нильсе только развлечение, только низших существ? О, как далеки и бледны кажутся теперь ей эти обиды! Узнает ли об этом признании леди Гамильтон? Не все ли равно теперь?

Она поднимает голову с нежной виноватой улыбкой и ласково кладет руку на рукав его пальто.

— Милорд, простите! Здесь недоразумение… Если б я знала…

Она видит, что он бледнеет. Он стискивает сухие, твердо очерченные губы «Боже мой! Что я наделала, подлая! Зачем?»

— Недоразумение? Что вы хотите сказать?

— Вы… я… вы… ничего не слышали? Я давно уже обручена.

Он делает движение.

— С бароном Штейнбахом?

— Да-да. Как жаль, что я вам этого не сказала тогда! Но вы не спрашивали. Простите… Вы сердитесь? Вы страдаете?

Чуть не плача, она глядит в его окаменевшее лицо.

Его лицо смягчается. Он вдумчиво смотрит на нее. Потом берет ее руку и нежно держит в своей. И Маня впервые чувствует очарование, которым веет на нее от этого человека. Впервые чувствует она, что их души соприкоснулись.

— Вы постараетесь меня забыть? — жалобно спрашивает Маня. — Вам будет тяжело вспоминать обо мне?

— Напротив. Разрешите мне изредка писать вам. Оставьте мне маленький уголок в вашей памяти! Я не хочу верить, что вы не вернетесь на сцену. Это было бы слишком тяжелым ударом для меня и невосполнимой потерей для искусства.

Когда он уходит, почтительно и нежно поцеловав ее руку, Маня слушает затихающий звук его шагов. И тихонько плачет. О чем? Она боится сознаться даже себе, что ей так безумно жаль… Исчезающей навсегда возможности? Вырванной внезапно страницы из ее жизни? Слов любви, которых она не дослушала, которыми она не упилась досыта? Опьяняющей радости обладания чужой душой? Упоительной, одухотворенной дружбы-любви, о которой говорила ей Глинская? Боже мой! Зачем нужно расстаться именно теперь, когда они впервые почувствовали духовную близость? Когда она впервые осознала свое влеченье?

С этим утонченным, образованным, очаровательным человеком она пережила уже немало прекрасных минут.

Теперь этого уже не будет. Они не встретятся. Кончена игра-любовь. Нет свободы. Надо ломать себя. Вечно обрезать крылья души. Марк ревнует. Марк страдает. Ему недешево далось ее увлечение Гаральдом. У него уже ясно выраженный порок сердца. Это в Лондоне сказал ей знаменитый врач. Волнение может убить его. А этой потери она не переживет!

— О чем ты плачешь? — слышит она голос Штейнбаха.

— Ах, ты вернулся, Марк! Так, ничего… Ее обращай внимания. Поцелуй меня, Марк! Я сейчас буду улыбаться.

Но Штейнбах холоден. Его брови нахмурены.

— Я по дороге встретил лорда Литтлтона, Он был здесь?

— Да-да. Он приезжал проститься. Он уезжает.

Штейнбах садится поодаль и сумрачно думает о чем-то.

— Отчего ты плакала? Тебе было жаль расстаться?

Она молчит, разглядывая свои пальцы. Плакать она перестала. Его холодный взгляд и этот тон допроса раздражают ее.

Ей так сладко было в первый раз принести ему жертву. Горечь и гнев поднимаются к горлу, начинают душить.

— Говори откровенно. Пожалуйста, не щади. Что тебе нужно? Диктуй. Я буду слушать. Прикажешь опять удалиться?

Он роняет эти слова медленно, с недоброй усмешкой. Задает вопрос — и ждет ответа.

Она вдруг поднимается с пылающими глазами.

— Уйди! Уйди! Не смей меня мучить. Не смей мною играть!

— Я тобой играю?