Читаем Ключи судьбы полностью

– Ну, подружие моя, не рви ты так сердца своего! – Унемысл обнял ее за плечи. – Мало ли что старые бабки наболтали. Ум прожили, а туда же – судьбу предрекать… Шестеро сынов у нас – что крепких дубков, глядишь, и дочка будет ясная звездочка…

Старшему княжескому сыну было уже двенадцать; стоя позади отца, он зачарованным взглядом уставился на блестящую серебром и золотом рукоять меча у пояса Мистины. Перехватив этот взгляд, Мистина украдкой подмигнул. На уме у него был пятилетний Святослав: как знать, может, через пятнадцать лет он задумается как раз об этой невесте? И весьма возможно, к тому времени право решать судьбу Величаны перейдет к этому отроку.

– Иди, поближе посмотри, – пригласил он юного княжича, приветливо кивая. – Второй такой меч еще поискать – не у всякого князя есть.

Ему ничего не стоило приобрести дружбу человека любого пола и всякого возраста – он толком и не думал, как это у него получается. В невидимых лучах исходящей от него силы каждый и себя самого ощущал каким-то более сильным и значительным человеком.

Старший княжич оглянулся на двоих братьев помладше, потом вспомнил, что он-то с осени опоясан взрослым поясом, и решительно шагнул к киевскому воеводе.

– Отойдем – а не то женки клинка испугаются. – Мистина передвинулся к стене, где через оконце в обчину лился ясный солнечный свет, и снял с плеча перевязь. – Смотри. – Он наполовину вытянул меч из ножен.

Под солнечным лучом начищенная рукоять остро вспыхнула золотом, проступил узор на клинке.

– На Рейне лучшие мастера ковали – среди людей им равных нет, только карлы под землей… или Сварог сам, – добавил он, вспомнив, что обращается к отроку словенского воспитания. – Посмотри, как меч собран!

Он повернул лезвие, и его узор, вспыхнув, проступил явственнее.

– Посмотри ближе, не бойся. Видишь – в середине он словно из сотни змей перевитых слит, – Мистина поднес палец к поверхности клинка, однако не прикасаясь к нему. – Руками не трогай. – Видишь, одни темные, другие светлые, по всему долу от рукояти вьются, и ни единого между ними просвета. Хоть целый день гляди – ни одной трещины не найдешь. Такой клинок не погнется, не сломается, наступи на него хоть… мамонт подземельный! Его можно в кольцо свернуть, он сам распрямится, как живой, и будет прежним.

Мистина вынул клинок из ножен целиком, привычно перекинул из руки в руку, и тот засверкал под солнцем тонкой голубоватой полоской по краям.

– Он у меня давно – отец подарил мне его, когда семь лет назад отсылал нас с Ингваром из Пересечена в Киев. Это была моя доля добычи, и я не пожелал бы себе лучшей. С тех пор он побывал со мной во многих битвах, прошел половину Греческого царства. Бывало, что на него приходились удары чужого оружия, как-то я случайно попал им по камню – а на нем ни зазубрины. И ни разу мне не приходилось его точить. Сдается мне, остроту таких мечей хранят сами боги. Поистине это божественное творение.

– Такие, говорят, в крови рабов закаливают – живому в брюхо всаживают, – заметил кто-то из луческих бояр, слушавших со смесью зависти и неодобрения. – Там, у сарацин.

– Всякий кузнец тебе скажет, – Мистина улыбнулся, глядя вдоль безупречно прямого лезвия на солнечный свет, – что это брехня. Такую закалку в холопьем брюхе не сделать.

Продолжая говорить, он принялся вертеть мечом возле себя; клинок двигался легко, будто ничего не весил, а его раззолоченная рукоять как привязанная держалась возле кисти Мистины. Казалось, он и не может упасть, что меч сам держится за руку хозяина, а тело Мистины лишь перетекает вслед за движениями меча в воздухе. И зрелище это способно было заворожить не только отроков.

– Поглядите, как он лежит в руке! – К тому времени слушателей у Мистины стало куда больше. – Я немало мечей видел, немало держал, но ни один так не ложился в ладонь, как этот. Набор к нему мне в Киеве делали, это работа Берга, а равные ему умельцы есть только в Хольмгарде у госпожи Сфандры. Не всякий такую рукоять сработает. Богатые рукояти не всегда удобны – иные вожди заказывают наборы, чтобы красиво смотрелись на стене позади сиденья, перемигивались с чашами на столе, да и все. Чтобы ходить с ними по гостям, гордясь собой и своим богатством. Но в бою эти украшения стен не более полезны, чем весло. А на мой посмотрите!

Он вытянул вперед левую руку и, описав мечом нисходящий полукруг, подбросил его, почти заведя кисть правой под выставленный локоть. Не убери он руку – клинок отсек бы ее, не замедлив своего вращения. Но пока тот летел, Мистина стремительным движением развернулся вокруг своей оси и, отступив на шаг, не глядя взял меч из воздуха, словно и не отрывал руки от рукояти.

– Рукоять сама в руку идет, – добавил он под изумленное оханье.

И ничего не стоило подумать, что это правда. Что все волшебство – в мече и что с этим оружием в руке любой отрок мог бы проделать то же самое.

– Смотри, – Мистина повернул золотую узорную рукоять к Унемыслу, который тоже подошел поглядеть на диво.

– Да… Добрая работа, – согласился Унемысл.

Перейти на страницу:

Все книги серии Княгиня Ольга

Княгиня Ольга. Пламенеющий миф
Княгиня Ольга. Пламенеющий миф

Образ княгиня Ольги окружен бесчисленными загадками. Правда ли, что она была простой девушкой и случайно встретила князя? Правда ли, что она вышла замуж десятилетней девочкой, но единственного ребенка родила только сорок лет спустя, а еще через пятнадцать лет пленила своей красотой византийского императора? Правда ли ее муж был глубоким старцем – или прозвище Старый Игорь получил по другой причине? А главное, как, каким образом столь коварная женщина, совершавшая массовые убийства с особой жестокостью, сделалась святой? Елизавета Дворецкая, около тридцати лет посвятившая изучению раннего средневековья на Руси, проделала уникальную работу, отыскивая литературные и фольклорные параллели сюжетов, составляющих «Ольгин миф», а также сравнивая их с контекстом эпохи, привлекая новейшие исторические и археологические материалы, неизвестные широкой публике.

Елизавета Алексеевна Дворецкая

Исторические приключения / Учебная и научная литература / Образование и наука

Похожие книги

Аламут (ЛП)
Аламут (ЛП)

"При самом близоруком прочтении "Аламута", - пишет переводчик Майкл Биггинс в своем послесловии к этому изданию, - могут укрепиться некоторые стереотипные представления о Ближнем Востоке как об исключительном доме фанатиков и беспрекословных фундаменталистов... Но внимательные читатели должны уходить от "Аламута" совсем с другим ощущением".   Публикуя эту книгу, мы стремимся разрушить ненавистные стереотипы, а не укрепить их. Что мы отмечаем в "Аламуте", так это то, как автор показывает, что любой идеологией может манипулировать харизматичный лидер и превращать индивидуальные убеждения в фанатизм. Аламут можно рассматривать как аргумент против систем верований, которые лишают человека способности действовать и мыслить нравственно. Основные выводы из истории Хасана ибн Саббаха заключаются не в том, что ислам или религия по своей сути предрасполагают к терроризму, а в том, что любая идеология, будь то религиозная, националистическая или иная, может быть использована в драматических и опасных целях. Действительно, "Аламут" был написан в ответ на европейский политический климат 1938 года, когда на континенте набирали силу тоталитарные силы.   Мы надеемся, что мысли, убеждения и мотивы этих персонажей не воспринимаются как представление ислама или как доказательство того, что ислам потворствует насилию или террористам-самоубийцам. Доктрины, представленные в этой книге, включая высший девиз исмаилитов "Ничто не истинно, все дозволено", не соответствуют убеждениям большинства мусульман на протяжении веков, а скорее относительно небольшой секты.   Именно в таком духе мы предлагаем вам наше издание этой книги. Мы надеемся, что вы прочтете и оцените ее по достоинству.    

Владимир Бартол

Проза / Историческая проза