Ключи судьбы

Беседе мешал детский писк. Старшие Дубояровы сыновья уже жили своим хозяйством, при нем остался младший и его семейство. Среди троих-четверых мальцов, поползунов и дыбунов[4], Етон скоро приметил одного – лет трех от роду, тот был не по годам крепок и боек. Играя в одной драненькой рубашонке на полу – зимой детворе не было ходу наружу, – он легко забарывал сразу двоих-троих братьев.

– Да ну тебя! – выбранилась хозяйка, когда орущий клубок подкатился к ней под самый подол и едва не заставил выронить горшок. – Поди прочь! – Она схватила малолетнего буяна за руку и с силой отпихнула прочь. – Чтоб пес тебя унес – назад туда, откуда принес!

И такая злость слышалась в ее голосе – так не кричат на родных детей, даже если те уж очень докучают. Малец отскочил и заревел – но скорее злобно, чем обиженно.

– Песий сын! – проворчала баба. – Божанка, ломотна трава, да забери ты его с глаз долой, гостям покоя нет!

Подбежала невестка и подхватила дитя – но тоже без особой любви.

– Что это твоя баба его песьим сыном кличет? – хмыкнул князь. – Не ваш он, что ли?

– Да какой он наш, когда песий! – Дубояр развел руками. – Ты через двор шел, отца его видал, он брехал на вас…

– Что ты? – Етон вспомнил остроухого серого с белой грудью пушистого пса во дворе. – Байки сказываешь! Не может пес дитя человечье родить!

– Да он же у тебя кобель! – хмыкнул Думарь, Етонов телохранитель.

– Родить не может, а приволочь может. Уж лета три тому. Был я тогда в лесу, жарынь новую смотрел, – с охотой принялся рассказывать Дубояр – видно, что не в первый раз. – И Серый мой со мной, бегал, вевериц гонял. Прилег я отдохнуть под березой, слышу, он брешет. Да лень вставать – побрешет, думаю, перестанет. По голосу слышно, не зверь какой, а так. Может, нашел чего. Он и правда, побрехал и унялся. Смотрю, идет – и дитя несет мне, в пеленках мокрых. Дитя плачет, а пес довольный – гляди, добыча! Я вскочил да и бежать – думаю, там женка мечется глупая, дитя проспала. Березняк весь обегал – нету никакой женки. Кричал, звал, аж охрип – тишина. А надо уж домой идти. Понес его домой, думаю, там еще поищем. У нас в Гаврановой все мальцы у матерей при себе. Дали невестке кормить – она два года как родила, уж своего хотела отнимать. Искали по волости – никто ни дитя, ни бабы не терял. Не нести же его в лес назад – так и оставили.

– И не проведали, откуда взялся?

– Так и не проведали. – Дубояр опять развел руками. – Бабы толковали, что, может, дивья жена[5] родила да нам подбросила… так и прозвали Вещаком[6].

– Да там она и была, дивья женка, да ты ее не разглядел! – вполголоса напомнила его собственная жена, видимо, о том, о чем уже не раз говорила. – Дивью жену только тот может видеть, кто в полнолуние родился. То-то потешалась она над тобой, на березе сидючи…

Но Дубояр махнул на нее рукой:

– Так променыши, подверженцы[7], они уродливые, а этот ничего вроде… видел я и пострашнее младенцев. Хвоста нет, уши как у людей…

– Дай-ка поглядеть! – полюбопытствовал Етон.

Кликнули невестку; та привела дитя. Мальчика поставили перед Етоном. Тот повертел его, придерживая костлявой рукой за плечико, заглянул в лицо, в бойкие глазенки, коснулся спутанных, тонких светлых волос. Мальчик вдруг вытянул ручку и едва не схватил князя за нос – хозяева охнули, а Етон засмеялся:

– Ишь ты! Не боится меня!

– Хоробром вырастет! – хмыкнул Думарь.

Велев увести мальца, Етон в изумлении покачал головой.

– Вот так басня! Третий век живу, а не видал, чтобы пес дитя родил…

Хозяин засмеялся, потом махнул рукой:

– Да по нему и видно, что песий сын. Крепкий, как бычок, да задора такой, драчун. Упрямец растет. Не дождусь, как ему семь лет будет, отдам его «серым братьям»… – Он понизил голос. – Там у них ему самое место. Лес его родил, пусть в лесу и живет.

Етон закашлялся и перестал смеяться. Но взгляд его изменился – он будто вдруг увидел нечто очень далекое. Не то в минувшем, не то в будущем…

– Лес, значит, его породил… – пробормотал он.

– Выходит, лес. Дивья женка – мать, леший – отец… а может, так, из земли сам завелся. Иной родни нету у него, и теперь едва ли уж кто объявится.

Князь не ответил. Баба подала кашу, с гордостью поставила березовую солонку в виде уточки, жаренный на сале лук, пареную репу с медовой подливой, горячий сбитень на лесных ягодах. Хозяин разломил хлеб, поднес почетному гостю. Етон молча ел, отрезая поясным ножом кусочки поменьше и макая хлеб в похлебку – у него осталось всего несколько зубов. И все думал, и взгляд его пугал хозяина: он видел уже не просто далекое, а где-то в Нави находящееся…

Когда после еды сам Дубояр поднес гостю рушник, Етон придержал его рядом и сказал, понизив голос:

– Ты вот что… Ты за щенятей вашим приглядывай, как бы с ним чего не приключилось. Я, станется, его у тебя заберу. Не сейчас, а после пришлю отрока. Вот, Думаря пришлю, он человек верный. Малец ваш и правда лесного рода, от житья его с людьми добра не будет. И молчи. Соседям и родичам ни слова. Дело наше тайное. Будут спрашивать, скажи, помер, да и все. Подверженцы ведь и не живут долго.