Ключи судьбы

он помнил эту надпись, хотя за пятьдесят лет черточки стерлись, глаза его ослабели, да и разбирать старинные руны, которым Хавтор в далекой-далекой юности учился у собственного деда еще где-то в Ётланде, он толком не умел. Но это было и хорошо: если никто теперь не может прочитать старинные знаки, то и запечатанное ими волшебство не порушить. Он привык к этой подвеске на серебряном колечке, а сейчас вдруг вспомнил о ней и подумал: да волшебство столетней давности давно выветрилось. Пора ему поискать на остаток жизни иную опору, покрепче.

Но может, зря он смирился? И впрямь ослабел под старость! Прокладывай путь своим мечом – вот как они рассуждают, эти киевские, и делают так. Недаром же Ингорю принадлежат сейчас земли от Ладоги близ Варяжского моря до Пересечена – почти на море Греческом!

О своем уговоре с потомками Олега Вещего Етон объявил на следующий день после имянаречения княжьей дочери Величаны – когда Унемысл давал пир в обчине уже без жен, для мужей. На киевского гостя волыняне, лучане и бужане таращили глаза не меньше, чем на гордого отца. Хозяину честь и радость, но все эка невидаль – девчонка родилась. А вот на царство Греческое никто из сидевших в обчине не ходил, лишь кое-кто слышал от отцов об Олеговом походе. Слушая повесть о разорении берегов Боспора Фракийского, о походе по Вифинии, о чудном городе Ираклии, где даже избы из марамора и величиной с гору, все дивились и завидовали. И верили. Как не верить, когда Свенельдич подарил новорожденной золотую греческую номисму – «чтобы купила себе сестричку». Видать, у Ингоря теперь этих златников и сребреников полные короба!

Даже Людомир волынский – молодец лет двадцати пяти, темноволосый, в угорскую родню матери, – молчал и лишь покусывал в досаде губы под вислыми черными усами. Не решился пройтись насчет старческой немощи Етона, без войны уступающего потомкам недруга свою землю – когда за спиной у того стоял Мистина, живое воплощение и мужской, и воинской, да и державной мощи. Не понапрасну он играл мечом перед отроком – зрелые мужи увидели и поняли не сказанное вслух. Вся родовая знать Волыни и Побужья вошла в число послухов их уговора.

А Людомир, поглядев, как князья и бояре клянутся на золотом обручье, что слышали и знают условия ряда, вдруг взмахнул шапкой и спросил Мистину, не нужны ли им еще отроки в поход. Решил не упустить славы и добычи – не здесь, так хоть у греков. Етон и вздохнул с облегчением – в это лето Людомир на Сереть не явится. Пожалел было о сделанном, да скоро смекнул, что это облегчение – первый плод уговора.

И если он, Етон, примет ту судьбу, что нынче посеял, то совсем скоро владения киевских князей протянутся на запад до верховьев Стыри и Серети – сюда, в Плеснеск. А владея Плеснеском, с их-то силищей за спиной, лишь делом времени будет дойти до Бужска, до Червеня… Волынь уже конечно, Людомира они за спиной не оставят. А там дальше Перемышль… Глядишь, и ляхам придется потесниться. А он, Етон, будет лежать в высокой могиле, но о нем никто уже не вспомнит. Ибо не останется на земле его крови, а с ней и памяти его рода…

Прокладывай путь своим мечом… В Ингоревом побратиме была сила – из-за нее Етону и сейчас казалось, будто тот где-то рядом. Находясь поблизости, он подчинял без всяких видимых усилий. Но Етон и сам был упрям, и теперь, не видя киянина, вытягивал душу из-под его влияния и раскидывал умом, как бы приспособить эту мудрость себе на пользу. И волынские русы не хуже киевских умеют мечом пролагать путь к славе! Они умели это еще полтораста лет назад – тогда на днепровских горах о руси и не слыхал никто. Поляне дань хазарам платили и довольны были. Здесь, на правом берегу Днепра, хазар не видали и головы не клонили перед чужаками, с тех пор как обров избыли…

Ехать по холоду весь день старику было не по силам. Несколько раз останавливались в прибрежных селениях, чтобы погреться и подкрепиться. После полудня пристали в Гаврановой веси, над самой рекой. Отроки помогли князю выбраться из саней и отвели к Дубояру – старшему среди селян. Етон хорошо его знал: проживая довольно близко от Плеснеска, Дубояр нередко там бывал. Ездил на торг, на принесение жертв в плеснецком святилище в большие праздники, на Карачун и на Перунов день, сидел среди старейшин на княжьих пирах.

Знатного гостя постарались принять получше: усадили на хозяйскую лежанку близ печи, поднесли горячего отвара брусничного листа с медом. Боязливо-благоговейно косясь на знатного, но уж очень страшного собой гостя, хозяйка поспешно выставила на стол квашеной капусты, соленой рыбы, хлеба, поставила в печь широкогорлый горшок. Отроки снаружи развели костер и повесили котел – готовили кашу себе на обед. Дожидаясь угощения, Етон толковал с хозяином о разных делах. Здесь уже знали о договоре с Киевом и любопытствовали, «что теперь будет».