Клювы

На площадке, огороженной плитами, лежала Оксана. Он заметил ее в последнюю очередь и бросился к распростертому телу. Оксана была обнажена, она определенно спала. Облачко пара формировалось у посиневших губ. Кожу покрывал иней – он замуровал веки, посеребрил волосы, расползся белой плесенью, уродливым гримом, вторгся даже в распахнутый рот, окутав десны, зубы, язык.

«Нужно вынести ее отсюда».

Что-то подсказывало: за пределом лабиринта плоть отогреется. Оксана оживет.

Он поднял ее на руки, практически невесомую, шершавую, будто кипа бумаг. От холода покалывало пальцы.

– Не бойся… – прошептал Корней, направляясь к прорехе между скособоченными камнями. В плитах зияли отверстия. Виднелись полустертые надписи с именами и датами.

«Альберт, – прочел Корней. – Вилма».

Чья-то тень промелькнула в бойницах. Блеснули круглые очки и белоснежные зубы.

Корней шагнул в проем и оказался в узком коридоре.

И здесь он был не один: на зеленом от лишайника бетоне стояли три коленопреклоненные фигуры. Соловьевы: директор издательства, его супруга Алиса и милая дочурка. Они молились камню, испещренному письменами. Корней изумился, догадавшись, что на граните высечено расписание трамваев.

– Коль, – обратился Корней к начальнику.

Соловьев оставался безучастным. Но его жена прошипела:

– Мы спим!

И оскалилась.

Кто-то прошагал по соседнему коридору.

Корней протиснулся мимо Соловьевых.

Проход разветвлялся. Корней выбрал маршрут интуитивно. Мысли о письменах (трамваи шли в Прагу с Луны) выветрились. Пробоину в стене сторожил Анатолий Анатольевич Грач, учитель химии. Он поигрывал телескопической указкой и ухмылялся:

– Две ночи. У вас есть две ночи, чтобы вернуться в класс.

Болезненно заныл мочевой пузырь. На мгновение каменный сад стал закоулками интерната. Корней почуял запах сырости, котельной, казенного белья.

Поддерживая ношу левой рукой, он выпростал правую и перехватил занесенную для удара указку. С легкостью вырвал ее – сухо хрустнуло запястье учителя. Корней хлестнул указкой по осклабившейся физиономии. Грач рассыпался комьями спрессованной пыли и паутины. Корней чихнул.

– Будь здоров.

Он никак не ожидал услышать этот голос под колючими чужими звездами.

Маринка прислонилась к надгробию и ковыряла ногтем вросшие в камень ракушки.

– Как ты сюда попала?

«Не разговаривай с ними, Корь», – шепнул внутренний голос.

– Я искала тебя.

«Не разговаривай!»

– Зачем?

Маринка улыбнулась – очаровательная, как прежде. Забытое чувство колыхнулось в груди. Будто мышка пробежала по сердцу.

– Потому, что мы созданы друг для друга, помнишь? Мы – две половинки целого.

– Это было давно.

– Неправда. Мы ошиблись. Но любую ошибку можно исправить. Кто она тебе? – Маринка с презрением взглянула на оледеневшую Оксану. – Ты ничего о ней не знаешь. У вас нет общих интересов. Вас объединило горе, вы расстанетесь, как только наступит рассвет. Ты любишь меня – до сих пор.

– Нет, – сказал он. – Не люблю.

Маринка издала полный ненависти стон. Из дыры в камне таращился выпученный глаз.

Корней боком вошел в пробоину, обернулся – вместо Маринки у камня отиралась Бабушка Догма.

– Мое, мое, мое! – каркала она в спину.

Лабиринт не заканчивался. В четвертом кольце пожилой японец чертил мелом формулы на плите. В седьмом сидел человек, чье лицо маскировала фотография смеющейся Оксаны. В череп бедняги был вкручен толстый шуруп, он и удерживал снимок. Человек был бос. По обрубку ступни Корней угадал бывшего сожителя Оксаны.

– Я в домике, – бормотал парень, – отдай ее мне, в мой домик…

Бетон устилали пепел и тлен.

– Прибери здесь, – сказал Корней с жестокостью, которой от себя не ожидал.

Парень кинулся вычищать пол.

Десять или двадцать минут Корней двигался по пустым коридорам. Но тень то и дело появлялась в бойницах. Плиты вздымались ввысь обелисками. За углом караулил Вик.

Он застыл изваянием: скелет, еще худее, чем при жизни.

Проход здесь был таким узким, что пришлось буквально обтереться о голый татуированный торс. Вик не шевелился. Но черепа на ключицах щелкали челюстями, а когда Корней преодолел затор, Вик внезапно вцепился в его воротник и закаркал:

– Ада нет! Ада нет для меня! Нет!

Корней выпутался из ломких, как ветки, пальцев.

Биение пульса отдавалось в ушах.

Лабиринт предложил десяток вариантов. Корней пошел прямо.

Отчим – первый, самый гадкий из трех – перебирал бусины четок.

– Зачем ты тягаешь за собой эту прошмандовку? Ты в курсе, чем платят бабы нам, мужчинам? Черной неблагодарностью, сынок. Убедись сам.

Корней опустил взор. Оксана открыла глаза и смотрела на него снизу остекленевшими зрачками. В ее руке был нож, лезвие исчезало под ребрами Корнея.

– Маленькая шлюха… – процедил отчим.

«Ложь, – подумал Корней. – Весь лабиринт – это ложь».

Он наклонился и поцеловал Оксану в переносицу. Отчим, нож и рана под ребрами испарились. Оксана снова спала.

Теперь плиты уже не смыкались, между ними были сквозные проходы. Многие камни упали и раскололись. Ветер приносил тепло, Корней зашагал по обломкам. Он видел, как оттаивает кожа Оксаны, как на белых щеках образуются островки, не тронутые инеем. Розовеют губы…

– Сын.

Корней замер.