Клодет Сорель

Иногда Никита думал, что хотя бы ради этого стоило бы жениться, но, представив, что его комнату придется делить с какой-то женщиной, да не неделю, не десять дней, а постоянно — с дрожью отказывался от этой идеи. Призрак огненного борща, кипящего на керосинке, расплывался и таял, вытесненный призраком развешанных повсюду пеленок, бессонных ночей, заполненных криком младенца, постоянного влажного пара от булькающих в кастрюле подгузников. Насмотрелся у Финкеля, наслушался, как орет на того жена, не стесняясь ни сослуживцев, ни бога, ни черта, видел как нельзя ни папиросу выкурить, ни выпить в свое удовольствие. Всей и радости, что при кормежке — да и то не всегда. Ну, и половые проблемы решаются. Впрочем, тоже не всегда.

И ради этого жениться? Нет уж, спасибо, он с этим погодит. Столовский борщ, конечно, домашнему не чета, зато Кузя свободен, как птица и не засиживается специально на работе допоздна как Финкель. А для решения половых проблем есть милые москвички. Правда, редко — нет у него времени на ухаживания, но ведь случается же! Ну и подростковый способ быстрого разрешения от тяжести в паху тоже никто не отменял.

Так что — Кузин тряхнул головой: эк его занесло в мыслях-то! — жениться мы погодим, и не будем торопиться жалеть подследственную. Ничего страшного, от тюремной еды никто не умирал.

Позвонил Финкельштейну, позвал посмотреть на «принцессу». Тот как всегда шумно ворвался, плюхнулся на стул, специально принесенный — у Никиты в кабинете было только два стула, один для него, второй — для допрашиваемых. Закричал:

— Что, Кузя, без Финкеля — никак?! — и заржал довольно. Ну что за человек? Попросили тебя помочь, так и помогай. А не хочешь — откажись, никто тебя не осудит. Нет, вечно ему все оборжать надо.

Завели подследственную. Надежда Владимировна бросила взгляд на незнакомого чекиста, но никак не отреагировала, мало ли людей на допросах присутствует? А Кузин вновь поразился, какие у нее огромные глазищи. Серые, влажные, то, что называется, «с поволокой». Наверное, мужиков с ума сводила по молодости. Так посмотришь — вроде ничего особенного, в профиль так вообще чуть ли не старуха, а как поднимет ресницы — внутри что-то дергается. Тьфу, какие мысли в голову лезут! Все, Никита Кузин, надо работать.

— Надежда Владимировна, — начал помощник оперуполномоченного. — В прошлый раз вы отказались ответить на вопрос, как вы выжили после расстрела в доме Ипатьева в Екатеринбурге.

Она покачнулась на стуле, но ничего не сказала. Сидела прямо, не горбясь. Все эти, из бывших, так сидят.

— К этому вопросу мы еще вернемся, вне зависимости от вашего желания, — сурово изрек Кузя, аж самому понравилось. — А пока давайте выясним: каким образом вы после отбытия срока в СЛОН, оказались в Ялте. И с какой целью.

— Вы же знаете, — Иванова-Васильева сидела неподвижно. — Я вам говорила: хотела выехать за границу к родственникам.

— Не выехать, а бежать! — уточнил Кузин.

— Пусть будет «бежать». Какая разница?

— Большая. Выехать — это законное действие с разрешения советского правительства. А бежать — преступление.

— Почему преступление? Если мне не дают выехать за границу, если мне не разрешают жить там, где я хочу, что мне остается делать?

— А в Советском Союзе вы жить не хотите?

— Не хочу.

— Почему? — изумился Кузин и посмотрел на Финкельштейна. Тот кивнул головой, мол, крути ее, крути. Правильно, вот тебе и контрреволюция.

— Потому что мне здесь не нравится.

— А за границей, значит, нравится?

— Скорее всего, да. Я давно там не была, но, думаю, что мне в любом случае там будет лучше, чем здесь.

— Да чем лучше-то?! — вырвалось у Кузина. Так, спокойнее, спокойнее, без эмоций.

Надежда Владимировна пожала плечами.

— Во всяком случае, мне никто не будет там ограничивать свободу передвижения, и я смогу сама выбрать себе место жительства и способ существования. Вы же не будете утверждать, что после всего этого вы меня отпустите, и я спокойно поеду в какую-нибудь Пермь, правда? Вы же меня в любом случае не выпустите отсюда, просто одну тюрьму я поменяю на другую, вот и все. А я не хочу в тюрьму. Я, знаете ли, гражданин следователь, там уже была. И неоднократно. Мне бы в какой-нибудь Перми пожить. А лучше — в Ницце. Вы бывали в Ницце, гражданин следователь?

Она что, издевается? Какая к черту Ницца!

— Я в очередной раз напоминаю вам, гражданка подследственная, — сурово произнес Кузин. — Что вопросы здесь задаю я. И вам на них надо отвечать, а не заниматься антисоветской агитацией.

Она кивнула и снова как бы потухла. Финкельштейн поморщился и помотал головой: нет, Кузя, так ты ничего не добьешься!

Финкель встал, скрипнув портупеей и сапогами, прошелся по комнате — и следователь, и подследственная проводили его взглядом, он этого и добивался. Затем, по своему обыкновению, уселся на край стола. Стол качнулся, бумаги поехали по направлению к тугому заду чекиста.